Добрый и Наивный Юноша

Глава Седьмая

 Эти месяцы стали для него вереницей писем и службы. В письмах он то признавался в любви, то писал о своём воинском ремесле, то сочинял стихи(не самые лучшие, но искрение). Но на десяток иль чуть больше писем приходил один ответ. Ответ довольно холодный, но с проблесками каких-то симпатий. Только эти проблески и поддерживали в нем, так сказать, стержень любви. Он хранил полученные письма в шкафчике подле кровати. Иногда он доставал их и перечитывал по ночам. На отправленные же Степан извел кучи бумаги, рассчитанной на весь отряд. Он писал письма с таким вдохновением, с коим писатель создает свою историю на листе. Но эти редкие ответы иногда били розгами по его сердцу.

Он сидел, бывало, на ступеньках казармы, обдуваемый вечерним прохладным ветром, и думал: «Может...может, я слишком настойчив? Или, вернее будет сказать, назойлив? Наверняка, мои многочисленные письма даже не читаются с таким чувством, с коим я читаю ответы от неё. А ответы её намного меньше наполнены теплом, которое, обычно, мы получаем от общения с близкими людьми. Ах, боже, как же я глуп». Клинских корил себя за свою глупость, вызванную юношеской страстью. Он, как будто, повзрослел. Стал понимать в сношениях намного больше, ежели раньше. А ведь прошло всего лишь три месяца. Как быстр же может быть переход от безрассудной юности, практически детства, к рациональной молодости. «А если она просто не может мне часто отвечать? Всё-таки, отец её строг. Да и почтмейстер тот ещё плут! Наверное, мои письма, такие многочисленные, доказывают без нужды мою любовь. А её ответы скромны из-за дамской чести, которой её, безусловно, научили родители. Однако, она могла бы уже мне побольше открыться. Ведь я уже доказал свою любовь не только на словах, но и на деле». Делами он считал, конечно, огромное количество писем, свидания на площади и в театре.

Когда же эти месяцы смятения кончились, он получил новое письмо перед тем, как помчатся в город к возлюбленной. Стоит сказать, что пока он шел к почтмейстеру, то очень сильно промок, т.к погода обдурила его, заменив в одно мгновение солнце на дождь. Письмо было таково.

«Дорогой Степан Антонович, вот уже полгода мы ведем нашу переписку. И, я думаю, нам стоит перейти к более серьезным вещам, ежели юношеские письма. Наша любовь, безусловно, огромна и, надеюсь, вечна. Коли вы готовы обменять свою возможную свободную жизнь на семейный покой до конца дней; коли вы готовы служить в армии, да и непросто служить, а зарабатывать чин, обеспечивать семью; коли вы готовы защищать мою честь и честь нашего будущего семейства и моего сегодняшнего; коли вы готовы на всё это, то приезжайте ровно через неделю после получения письма. Приезжайте в дом моего отца, по адресу * бульвар, дом *. Дом наш желтого цвета с клубами у входа. Познакомитесь с моими родителями и, как вы уже поняли, попросите у них моей руки. Я уверена, что отец разрешит женитьбу, т.к считает вас отличным солдатом.

Ваша Мария Олексеевна Тетанко.»

Степан прочитал эту записку, поцеловал и прижал к сердцу. В эйфории он побежал к Славе, самому, наверное, близкому другу, всё так же идя под дождём.

Те цветы, которые он видел абсолютно другими своим восторженным взглядом, были посажены садовником. Их было много, и самые красивые, пышные, живые и яркие из них обрамляли тропинку к его дому. Да ещё и капли прекратили свой марш и солнце слабым лучом напомнило о себе. Открытые окна и дверь, не смотря на совсем недавний дождь, встретили и пропустили Степана к своему другу.
-Слава! Она ответила! Слава! У нас будет...Хотя, подайте же сначала чаю и давайте присядем.-как будто в бреду проговорил, а точнее протараторил, ефрейтор.
-Да что, ради бога? Как будто обезумели! Чаю? Если это вас успокоит и вы сможете более спокойно объяснить свою радость,-говорил рыжеволосый, наливая чай в желтые кружки,-Как я понял, Мария Олексеевна прислала вам письмо?
-Так и есть,-ответил Степан, приняв из рук садовника горячую кружку и отхлебнув немного чая,-Так и есть. Но ответ, ей богу, не простой. Он меня сделал счастливым, наверное, навечно! Прочитайте.-он протянул конверт другу.
-Гм,-бормотал Слава, с каждой строчкой делая «гм» всё радостней и улыбаясь всё шире,-Гм! Поздравляю вас, Степан Антонович! Вы завоевали свою крепость. Значит, чрез неделю уже свататься?
-Да! Не знаю как проживу эту неделю. Ожидания сейчас для меня крайне мучительно.
-Хе. Можете утешать себя в это время мечтами. Тем более, срок невероятно мал. Дождетесь. Свадьбу когда собираетесь играть? Точнее, когда вы, Степан Антонович, планируете жениться?
-Через две недели. Да-да, через две. Наши сношения длительны и глубоки. Свадьба станет лишь фактическим свидетельством нашей вечной любви. Тем более, мне от родителей осталось состояние, пусть и небольшое, но состояние.
-Еще раз вас поздравляю...Хе,-тут его лучший друг немного замялся и сказал,-А вы уверены в своей невесте? Нет, прошу, не злитесь. Но всякое может быть. Я переживаю за вас.
-Думаете, она меня обманет? Думаете, она совершит столь ужасный поступок?
-Постойте, я просто...
-Вы просто такой же, как и капитан,-перебил его Клинских,-Ищете мерзость в прекрасном! Так что, я удаляюсь, Слава.

Обиженный, как Степан сам же думает, на недоверие и оскорбление в сторону невесты от Славы, он ушел, громко хлопнув дверью, что придало больше драмы данной ситуации. На улице, не смотря на его внутреннюю хмурость, уже вовсю светило солнце, высушивая всё то, что промочил дождь. Он обиделся теперь на всех близких людей, бывших в казармах. И эту неделю он провёл один, убиваясь сомнениями и упиваясь мечтами.

Вот и наступил столь для него долгожданный день, который, кстати, выпал на четверг. Он, надев вычищенный мундир со всеми полученными медалями(коих было немного), довел свои волосы и усы до портретного состояния, отполировал сапоги и вышел из части утром через главные ворота. С капитаном он виделся только на построении, а так с ним и не говорил почти ни разу после его приезда, но перед выходом, естественно, рассказал капитану всю правду. Тот, нервно поглаживая усы, сказал: «Ты, Стёпа, уже взрослый. Я не могу запретить тебе женитьбу. Но могу не выпускать тебя из казарм, т.к ты военнообязанный. Однако, никаких наказаний и санкций в твою и в сторону отряда нет. Поэтому, можешь идти...Честно, я рад за тебя сильно. Но так же сильно переживаю. Ведь ты добрый и наивный юноша...Ладно, иди.»

Эти слова как-то умяли его обиду на капитана. И поэтому, сидя в повозке, едущей в Санкт-Петербург по пыльной дороге, он чувствовал поддержку от Григория Иваныча, и даже от Славы, хоть с ним он намедни поссорился. Волнение и радость сменялись в его голове до тех пор, пока ямщик не остановился перед домом Тетанко.

Это был желтый дом с клумбой, как Мария Олексеевна и описала его в письме. Волнение было прямо пропорционально его приближение к дверям. Когда же его импульсивное дыхание било в дверь, он, собравшись всеми силами, которые есть в человеке, постучался. На его дверную дробь ответила женщина, открывшая ему дверь. Увидев её, он понял, что это мать Марии. Этот непонятный взгляд страшил его, и он, дрожащим голосом, представился и попросил войти. Мать же относилась к незнакомцу...никак, да никак. Это словно отлично подходит. Она подумал, что Степан — гость её мужа. Спросила чин и проводила до комнаты, открыла дверь и впустила его, сама оставшись в проеме.

Сразу же он заметил только Марию Олексеевну и её отца, слизывающего с губ сок кого-то недавно съеденного блюда. Степан, подойдя чуть ближе к Марии, промолвил:
-Д-добрый день, Мария Олексеевна...Я...я получил ваше письмо...и...-в невероятном волнении говорил он.
-Гм...Клинских, это вы? Что вам нужно?-перебил его полковник.
-Я...я пришел просить руки вашей дочери...-тут взгляд Тетанко искосился в удивлении и недоумении. Дочь же его хихикнула и прикрыла рот рукой.
-Мария, ты знаешь о чем он говорит? Отвечай!-стукнул по ближайшему комоду Тетанко.
-Нет, отец. Впервые вижу этого...чудака,-в миг стала серьезней она,-Не понимаю, как он просит моей руки? Сразу же видно, что он неуклюж и глуп. Да ещё и обычный солдат. Я бы никогда не испортила бы себе так жизнь!
-Но...но...письмо....Мария Олексеевна!-Степан начал приближаться к ней. Но тут его остановила сильная, мускулистая рука человека, который оставался им незамеченным до этого момента.
-Сударь, извольте отойти от моей невесты!-басом сказал высокий, огромный поручик с густой темной бородкой в синем мундире.
-Ч-что?-убитым от горя голосом промычал Степан.
-Я через два дня выхожу замуж за...за господина Смерденко...-с каким-то отчаянием сказала она, но всё так же посмеиваясь над ефрейтором.

И тут разум его был поражен молнией, которая пустила импульс по всему телу, вызвав мгновенную дрожь. Он понял, что был для неё клоуном. Его чувства были для неё нитями, которыми она управляла с мастерством кукловода. С коварным, аморальным, недопустимым и непростительным мастерством. Клинских бы сейчас вспыхнул бы гневом, но силы быстро покидали его. Что-то схожее на слёзы удерживалось на его грустный глазах. От этого взгляда бы любой смутился и опечалился. Но он скрывал мокрые глаза, смотря в пол. Его полностью разбили, распотрошили, как плюшевую игрушку. Голова его не могла теперь ясно мыслить. Сердце не могло более выдерживать это. Единственное его желание — упасть. Упасть куда угодно. Лечь и лежать, давая мозгу и телу отдых. А потом, восстановив дух, лежать и страдать. Страдать и отстрадать всё это. Выжать из это обиды, оскорбления все соки, чтобы оно стало сухим и более не тревожило его. Но это успокоение было далеко в будущем.

Тут Смерденко тихонько толкнул его. Степан, более от усталости, ежели от толчка, упал в самом неуклюжим и смешном падении. Комнату напомнил смех. Смех Смерденко, Тетанко и его жены и...и Марии Олексеевны. Каждое мгновение вбивалось клином в его сердце, добивая его окончательно. Горе поглотило Степана. Именно в такие моменты человек как будто вовсе теряет чувствительность к унижениям и душевной боли. Он будет в адской агонии плакать над этом лишь потом, когда его личность снова сможет болеть и страдать. Но это потом, а сейчас Степан встал, последний раз, этими мокрыми глазами взглянул на неё, которая от такого взгляда в миг перестала смеяться, и вышел из этого проклятого дома.

Брусчатка и улочки снова стали единственными в Петербурге слушателями его мыслей, горьких и печальных. Узоры под ногами будто пытались его утешить, но без толку. Он был морально убит...на время. Ефрейтор, проходя мимо трактира, захотел жгучим напитком прижечь душевные раны, но передумал, сам не зная почему, но чувствуя, что так и надобно. Вечерний ветер гладил его по голове в надежде успокоить. Птицы пытались сделать тоже самое, насвистывая свои песни. Да и вовсе вся природа сострадала ему. Этому одинокому, обиженному, убитому человеку, идущего средь толпы, как в бесконечном и пустом космосе. И именно это одиночество и природа будто немного утешили Степана, дали ему сил поднять голову и уже высохшими, но по-прежнему грустными, глазами посмотреть на ямщика. На его вопрос «Чего надобно, государь?», ефрейтор ответил «Доехать до * части.»

Ямщик всё дорогу тоже пытался ободрить его. «Не уж то, мир сговорился?»-думал Степан, чувствуя себя действительно лучше. Пыль решила сегодня отступить и пропустить печального героя. Тучи рассеялись и выпустили солнце, дабы оно немного погрело кудри его. И даже ворота части не казались ему страшными, когда повозка доехала до места.