18.49.

1.

Катастрофа, многие знают, подкрадывается незаметно, как рысь. Вы не замечаете её вплоть до того момента, как она уже у вас на спине и вгрызается вам в затылок. У неё, как и у всего на нашем свете, есть исключения. Но настигнувшее меня в тот, отмеченный чёрным цветом, день календаря не было исключением. Катастрофа была рысью, а я дичью, потерявшей бдительность. Я расслабилась, считая, что угрозы нет, но она подкралась неслышно и в два прыжка настигла меня. Я почувствовала её лишь в момент, который люди часто осмеливаются назвать точкой невозврата. Этой точкой была боль в моем затылке от её острых раздвоенных клыков.

Наступала зима. Это был последний день осени, перетекающий в первую ночь зимы. Я всегда гадала, каким будет время года, сколько осадков оно нам принесёт, какая температура будет минимальной или максимальной. И я пророчила, что зима эта будет самой холодной из всех, что мне уже довелось прожить. Но, чтобы я не пророчила недалекому будущему, я никогда не позволяла себе заглядывать слишком далеко. Но, как мне сейчас кажется, той зиме можно было приписать ещё несколько слов. "Самая холодная зима за всю мою жизнь"

Это была последняя тёплая ночь с ним. Ночь, после которой моя жизнь оборвалась на долгие месяцы. Но я не проливала слез, потому что обещала. Я дала обещание за обещание. Он пообещал остаться ещё на одну ночь со мной, и за это я пообещала отпустить его без сцен и истерик. Т. знал, что я не из той породы девушек, что устраивают истерики и сцены, но все же просил меня дать ему это обещание, наверное, потому что понимал, что тогда это была совершенно иная ситуация, в которой я могу не сдержаться. И он был прав. Я могла взорваться и начать истерику, но я сдержалась, не знаю благодаря какой силе.

В той ночи было больше тревоги, чем тепла. Всю ночь я не давала себе проваливаться в сон, потому что болезненно понимала, что это последние часы, что я проведу с ним, и я хотела ощущать его рядом с собой, а не потратить это время на сон. Несколько раз я все же поневоле падала в царствие Морфея, а потом нечто тревожное выдергивало меня из сна. Я в ужасе, окутанном паникой, проверяла рядом ли Т. Часто за последние три года, когда наши жизни были едины, я просыпалась среди ночи от тревожных снов, что атаковали меня большую часть моего существования. Тогда я так же в панике искала его, потому что поистине самым больным и ужасным кошмаром для меня было проснуться и не обнаружить его. И в ту ночь, как и все три года, он крепко стискивал меня в объятиях и чётко говорил мне на ухо "я тут". Громкость его голоса в комнате, погружённой в тихую ночь, казалась оглушительной, как удар по металлу, но она успокаивала и за это я любила эти два простых слова, сказанных громко и чётко, как будто не на ухо, а прямо в самый важный орган человеческого тела. Первые несколько секунд в ту ночь эти слова давали мне то самое спокойствие, какое дарили прежде, но потом осознание неизбежности прощания сваливалось на меня сплошной волной, и я сжималась в комок. Я лежала в его объятиях недвижно, как будто, если я дернусь, он перестанет меня обнимать. В ту ночь это было для меня непередаваемым ощущением ужаса. Я знала, что он уйдёт от меня через несколько часов, которые пролетят слишком быстро, поэтому то объятие родных рук было на долю измерения спасительным, ибо на тот момент - это все, что я имела. Я теряла это и многое, незаменимое для меня, другое, что прилагалось к этим объятиям.