Два лисьих взгляда... И один любящий

-1-

Юнги заходит в квартиру, кидает связку ключей на тумбочку, и раздается всем знакомый «звяк», рассекающий тишину. Он тяжело вздыхает пока стягивает кроссовки с ног и хрустит шеей. Сегодня на работе по истине все надоело: хозяин приперся с проверкой, притащил своих дружков, которым то одно подай, то другое, так еще обязательно с искренней улыбочкой да на серебряном блюдечке с голубой каёмочкой; в середине этой процессии, когда весь персонал был «приятно» увлечен обслуживанием вип-гостя, среди посетителей нашелся и тот, кто захотел поскандалить на пустом месте — ему видите ли кофе малов кружку положили, будь оно не ладно; к концу рабочего дня так вообще ввалилась любовная парочка, что через пятнадцать минут сидения в обнимку за столиком в углу ругалась так, что музыки слышно не было, и кидалась в друг друга всем, что попадалось под руку. А Юнги что? А Юнги ничего. Ему разбираться всегда с этим пиздецом. Потому что его не посадят.

Смешно.

Он медленно идет по двухкомнатной квартире, переваливаясь с одной ноги на другую — в конечностях тяжесть такая, как после разгрузки ста вагонов с чугуном. Он трясет головой — вспоминать не хочется. Тишина давит на больную голову и он морщиться, когда слышит звук.

Звук, собственно, только сначала кажется посторонним. Затем он узнает знакомые всхлипы и камень с души спадает — никаких чужих, воров и пробравшихся в квартиру животных. С другой стороны — сердце сжимается. Он знает, кому принадлежит столь высокий голос. Волосы на голове Юнги стают дыбом.

Он приоткрывает белую дверь в комнату. На кровати, свернувшись в клубочек, лежит человек. Его мелко трясет, лицо поблескивает от слез, а с губы тянется тонкая струйка крови. В комнате душно, а потому сдулать нормальный вдох не получается. Он скользит к окну, проходя мимо оголенного нерва на мертвецки бледных простынях, и приоткрывает форточку, откуда струится свежий воздух. Сердце пропускает удар, потому что сзади все еще раздаются звуки. Звуки боли.

Юнги сглатывает комок в горле и присаживается на краешек кровати. Он несколько мгновений всматривается в чужое лицо с лисьим прищуром, прежде чем решается положить руку на чужую спину.

— Хён? — голос едва различимый, сорванный и чрезвычайно дрожащий, захлебывающийся слезами.

— Да, Хённи? — Юнги поглаживает его по спине едва касаясь подушечками пальцев, как делает это играя на белом рояле в университете. Существо на простынях чуть двигается в сторону к брату и врезается в чужое бедро.

— Айщщ! — визг, чересчур высокий визг, на мгновение оглушает Юнги. Слезы наворачиваются, но он их покорно сглатывает. Привык.

— Кихён... Хённи, аккуратнее... — он продолжает мягко водить по чужой спине руками и шепчет что-то успокаивающее в этой угнетающей атмосфере отчаяния своим низким хриплым голосом.

Кихён дергает ушком от новой волны пронзающей тело боли и кусает губы, которые итак кажутся лишь остатком, следом великой красоты младшего, как Колизей в Риме, что кажется лишь стершимся и выцветшим оттиском некогда ровной печати на листе бумаги.