Часто по ночам, мы настаеваем на своем, либо же настаеваемся на соке винограда, что люди называют вином.
Мы видим лишь старые дома, что мелькают нам своими глазами, они открывают и закрывают шторы век, зазывают к себе.
Знаете, какого это, быть до жути влюблённым, самому отрицая вкус вишни во рту.
Сегодняшняя ночь была богата звёздами.
Берус с лицом полного спокойствия считал самые далекие звёзды, стоя у окна своей комнаты.
Ставни открыты на всю, в лицо дует холодный зимний ветер, от которого руки начинают грубеть и покрываться тонким слоем гусиной кожи.
Но двигаться с места нельзя.
В руках только заженная сигарета, а внутри пронзающая грудь боль.
Наверняка, вы ощущали это на себе, когда кто-то рвет собственную душу изнутр и этот кто-то тот самый человек с которым ты проведешь всю свою жизнь от начала и по самый гроб.
Это ты сам.
Саморазрушение.
Старшая вещь осознавать то, что единственный кто делает тебе и в правду больно, это ты сам.
Просто потому что ты молчишь, что вечером куришь, запиваешь свой страх алкоголем.
Вишневое варенье из блюдца, напоминало больше разбитое сердце, чем вкус любви.
Битые надежды с осколками стекла и каплями крови.
И ты один. И оставаться тебе одному всю свою жизнь. Никчемно, не так ли?
Дверь в комнату тихо открылась, об этом сообщали не смазанные петли, что глухо стонали о том, что кто-то вошёл внутрь.
Сердце билось так ровно, что казалось будто оно и не бьётся вовсе. Все мертво внутри, так рано мертво.. словно не успели завянуть последние цветы, как тут же их погубил мороз.
Тихие шаги слышны со спины, вопили старые доски пола на которых наступали.
Берус спокойно затягивается дымом и держит тот в лёгких, чуть морщиться, то ли от горьковатого привкуса, то ли от снежинок, что мелкой крупкой попадают на лицо.
Вошедший в комнату, медленно подбирается к стоящему у окна парню, об этом свидетельствует тепло, что идёт со спины.
Об этом и говорят тяжёлые мужские ладони, что плавно обвивали талию Беруса, от чего раздалось тихое мычание.
Руки осторожно расположились на животе того, медленно перебираясь вверх к груди.
Жар со спины чувствовался все ближе, крепкое тело плотно прилегало со спины. Так по родному тепло...
- куришь? - шепчет на ухо хриплый бас, на что Берус лишь кивает.
Чувствуется слабый перегар от того горячего дыхания, что было над ухом.
- ты ведь знаешь, что так нельзя? - вновь раздается шёпот, что больше падает в тембре.
- курить вредно, что тут необычного, - чуть шипя проговаривает Берус пыхая дымом.
- я не про это..- вздыхает голос со спины.
Берус медленно тушит окурок, пока тот медленно блестит искрами, словно упавшая звезда догорает свои последние секунды.
Когда мужские ладони все крепче прижимали парня к себе, казалось, что окурок тушится вовсе не об пепельницу. А прямиком об сердце.
Берус медленно поворачивается спиной к окну и видит перед собой отца.
Тот пьяно смотрит на сына, окидывает лицо того взглядом, что при свете луны выглядит ещё более белесым.. и таким, кукольным.
Будто фарфор, будто сейчас перед ним статуэтка. Такая хрупкая и такая неживая.
Эти стеклянные глаза, в которых отражаются все звёзды. Эти черты лица, что не двинуться куда-либо.
- так нельзя, - чуть рычит Клаус. - нельзя..
Берус впивается в пьяные губы отца. Сминает те своими, положив заледенелые ладони к тому на щеки, что так приятно кололи щетиной.
Сминает такие родные губы в поцелуе, забирая с тех привкус ликера, вмешивая туда табак со своих губ.
Клаус не сопротивляется, лишь наоборот, активно целует своего сына в ответ, лишь крепче прижимается к тому. Неприлично тесно.
Углубляет поцелуй, заставляя Беруса опереться на подоконник. Искусно вальсирует своим языком внутри рта парня, изучая то, пока он так беззащитен и так невинен.
- нельзя, - с лёгкой усмешкой, резко отстраняется Клаус, пока Берус тихо мычит.
Оставляя Беруса наедине с собой и снегом, отдаляется отец, медленно убирая руки с тела сына, уходя из комнаты решительным шагом.
Ещё пару минут надо, чтоб Берус снова закурил. И ещё пару мгновений нужно, чтоб понять, в какую игру он попал.
