спаси, но не сохраняй

Часть 5

Антон не впервые в Москве: он приезжал сюда на фотосессии и на встречи с деловыми партнерами Добровольского для его раскрутки. А пару раз они всей компанией приезжали, чтобы сходить в Большой театр. Антона трудно назвать большим фанатом оперы, но «Иоланту» хвалили и Павел не удержался, а у остальных выбора по большей части не было. Но сейчас все иначе, и Антон смотрит на столицу совершенно другими глазами. Как минимум потому, что сидящий рядом Арсений сыплет фактами и информацией, стоит им только въехать в город. Он перегибается через подлокотник своего сиденья, практически ложится животом на колени Антона и с таким восторгом смотрит в окно, что у Шастуна в голове только один вопрос. — Тебе сколько, десять? — О, а я думал, эту неделю я буду практиковать монологи, а ты, оказывается, готов общаться. Рад слышать, — Антон ничего не отвечает, только многозначительно указывает подбородком на ладонь Арсения, лежащую на его колене, и чуть поджимает губы. — Ох, простите, пожалуйста, Ваше Величество, — сверкнув голубыми глазами, он мельком проходится кончиками пальцев по его бедру до края толстовки и садится ровно, сложив руки на коленях. Придурок. Антон плохо понимает, что происходит в голове этого человека и что он задумал, но ему заранее это не нравится. Ему вообще не улыбается перспектива провести с ним целую неделю. Причем в одном номере. Снова вспомнив этот факт, он вздыхает и отворачивается к окну, лениво скользя взглядом по редким деревьям и железным джунглям из зданий. Москва больше Питера, она более шумная и людная, здесь движение везде нон-стопом. Если самое дикое место в Питере — это переходы возле Московского вокзала и «Галереи», то в Москве это сумасшествие буквально везде. Антон заранее предвкушает, в каком будет восторге от толпы и людской возни, но выбирать не приходится, поэтому он проверяет, все ли сложил в карманы, и закатывает глаза, когда видит, что некоторые пассажиры уже стоят в проходе, хотя до остановки еще минут десять. Подождать вот совсем нельзя? — Вот невтерпеж кому-то, — словно озвучивает его мысли Арсений, и Антон, не сдержавшись, чуть резче, чем стоило бы, поворачивается к нему. — Хотя, может, их там родные ждут... Тогда понятно, почему они так рвутся, — голос Попова звучит как-то странно, немного надломленно, и Антон чуть хмурится и пытается разобраться в причине, скользит взглядом по бледному лицу, но Арсений лишь пожимает плечами, как ни в чем не бывало сверкает улыбкой и, дождавшись, пока проход рядом с их сиденьями освободится, поднимается. Замечает, что Антон все еще сидит, и наклоняет голову набок. — Вам нужно особое приглашение, Принц? завали ебало По позвоночнику проходит холодок, и Антон вздыхает — они только приехали, а он уже устал от этого слепящего человека. Он не может быть спокойнее? Ему трудно себя контролировать? Как там в песне было? Вечный двигатель пора бы перестать заводить. Мотнув головой, Антон поднимается, забирает у Арсения свой рюкзак, сдерживаясь от того, чтобы не закатить глаза — не смей трогать мои вещи, — поправляет куртку и идет на выход за своим фотографом. Стоп. Своим фотографом? Нет, если задуматься, это так и есть, вот только... Почему это прозвучало неожиданно неловко? В голове очень некстати всплывают слова Арсения о его разговоре с Эдом и его предложении, и Антон, в этот момент выходящий из вагона, спотыкается и чуть не ныряет ногой в щель, но Арсений хватает его за куртку и притягивает к себе. — Ты за конечностями-то следи своими, а? — довольно резко выдыхает он, вцепившись в его плечи, и злобно хмурится. — Ты же понимаешь, что никому нахер не будешь нужен поломанным и в больнице? — А ты умеешь поднять настроение, — отзывается Антон и, вырвавшись, поудобнее перехватывает рюкзак, пытаясь занять чуть дрожащие руки. — Так и будем стоять? На этот раз Арсений предпочитает промолчать, только скользит взглядом по лицу Антона, сжимает свой рюкзак и идет по перрону в сторону выхода. Антон плетется следом, глядя под ноги, потому что то и дело натыкается на взгляды идущих рядом людей и... о да, он слишком хорошо читает эти неприкрытые эмоции: изумление, непонимание и, коронное, жалость. Как он это ненавидит. Он крепче цепляется за лямки рюкзака, продолжая смотреть вниз, пытаясь абстрагироваться от всего, и чуть ускоряется. В какой-то момент до него доносится приглушенный шепот какого-то ребенка — «Ма-а-ам, а что с этим мальчиком?» — и он с силой сжимает челюсти. А через мгновение врезается в кого-то, едва не упав. Подняв голову, Антон видит встревоженный взгляд Арсения и складку между его бровей, что выдает его эмоции. И когда он успел так хорошо изучить фотографа? — Ты в порядке? — тихо спрашивает Арсений, не касаясь его, но Антон почему-то понимает, что он бы обнял его, если бы мог. — Если что-то не так, только скажи и... — Я хочу в отель, — обрывает он его и, зацепив плечом, идет дальше. Вот только жалости Попова ему и не хватало. У Антона внутри рушатся карточные домики, потому что он решительно не понимает Арсения: то он касается его так открыто и нагло, что под кожей проносится электричество, то ругается и пугает так, что дыхание перехватывает, то ведет себя как заботливый и понимающий друг. Разве все это может быть в одном человеке? Антон не понимает его. Совершенно не понимает. Зачем он лезет в его жизнь? Зачем кормит своими нравоучениями? Зачем навязывает свое мнение, которое Антону нахуй не сдалось? Зачем он вообще делает все, что не входит в его обязанности? Им не нужно становиться друзьями, не нужно сближаться, Арсений — его фотограф. Просто фотограф. Антон неожиданно понимает, что немного скучает по Сергею, с которым у него всегда были сугубо рабочие отношения. Он не обладал профессионализмом Попова, но умел подобрать необычный ракурс и свет. Он никогда не жаловался, не открывал лишний раз рот и уважал мнение Антона, что не могло его не радовать. И вот сейчас, когда у его бывшего фотографа появились какие-то проблемы, Антону приходится мириться с демонами нового, который настолько похож на предыдущего, насколько медведь похож на бабочку. — Мог бы и притормозить, — Арсений, нагнав Антона, сжимает его плечо и слабо улыбается, дыша чуть чаще, чем обычно, — у меня не такие длинные ноги, если ты не заметил. А еще, — он оглядывает площадь и снова утыкается лицом в мобильный, — где-то здесь должно быть наше такси. — Вон, — он кивает на мужчину в черном цилиндре, стоящего рядом с черным Lamborghini. Арсений следит за его взглядом и приподнимает брови, явно сбитый с толку. Антон закатывает глаза и поясняет: — Цилиндр. Фишка Паши. — А-а-а, — протягивает Попов, вскинув брови, и пожимает плечами, — ну, если так, — он подходит к машине, и водитель распрямляется. — Арсений Попов? — Все верно. — Добро пожаловать в Москву, — он улыбается и чуть приподнимает шляпу из прошлого, чем изрядно забавляет Арсения, по крайней мере Антону так кажется, потому что голубые глаза фотографа начинают блестеть. — Позвольте ваши вещи. — Да, конечно, — Попов даже приосанивается, явно довольный подобным обхождением, и Антон закатывает глаза — что за позерство? Когда его вещи укладывают в багажник, Арсений пропускает Шастуна, и он коротко кивает водителю. — Принц, — улыбается ему тот, и Антон хмыкает, заметив взлетевшие вверх брови Арсения. Но он сдерживается и, открыв дверь автомобиля, придерживает ее, пока Шастун залезает внутрь и устраивается в углу машины. Арсений садится рядом и поворачивается к нему. — Я так понимаю, ты его знаешь? — Может быть, — он отмахивается, глядя в окно, — зачем запоминать ненужную информацию? Арсений лишь вздыхает и скользит взглядом по занявшему свое место водителю. Он заводит машину и выезжает со стоянки, чуть покачивая головой в такт едва различимой мелодии. Он неплохо осведомлен о характере Антона, поэтому ведет себя максимально тихо и ненавязчиво, и Шастун мысленно благодарит его, продолжая следить за эмоциями на лице Арсения краем глаза. — А Вы... Вы знаете, куда нам... — начинает было Арсений, но водитель сразу же перебивает его с легкой улыбкой: — Гостиница Рэдиссон Ройал. Разве могло быть иначе? — он смотрит на Антона в зеркало заднего видения, и тот слабо кивает, с трудом сдерживая улыбку. Попов смотрит на них и качает головой. — Мажоры недоделанные. — Тебе же Паша все сказал, — Антон пожимает плечами, — бронь, билеты... Чему ты удивляешься? — Действительно, чего это я, — он расслабленно откидывается на спинку своего сиденья и упирается коленями в переднее. Позе-е-ер! Антон отводит взгляд, лишь бы выражение лица не выдало его, и пялится в окно. Но не видит ни зданий, ни улиц. Он думает. Думает о том, кто сидит меньше, чем в метре от него. В Арсении столько всего, что можно выловить любую эмоцию, к нему можно выработать любое отношение — его можно ненавидеть, им можно восхищаться, над ним можно смеяться... И определенно точно его можно любить. Когда в голубых глазах появляется поволока нежности и заботы, у Антона внутри дает трещину его ледяной замок, и сосульки врезаются в самое сердце. Ему не хватает инструкции к этому человеку. Хотя бы тоненького жалкого пособия, чтобы найти ответы на вопросы. И он понимает — вопросы едва ли когда-нибудь закончатся, а ответы он вряд ли получит, но попытаться стоит. Пусть будет честно: Арсений-то знает о нем в разы больше, чем он о нем. Надо будет с этим что-то делать. — Почему мне кажется, что ты думаешь обо мне? — слышится ехидный голос, и Антон весь подбирается, после чего максимально лениво и равнодушно смотрит на сверкающего Арсения. — Что, неужели ошибся? — молчать очень тяжело, но нужно держаться. — Ну, и ладно, я все равно знаю, что прав. как ты бесишь Остаток дороги они едут молча, и Антон мысленно проклинает и Пашу, и показ мод, и Арсения. С каким удовольствием он бы сегодня вечером сел смотреть какой-нибудь сериал, но нет, придется сидеть в номере с этим и надеяться, что ему хватит такта к нему не лезть. Почему-то Антон заранее уверен, что его надежды можно выбросить в урну.