Прочь

Прочь из моей головы...

Крепкий алкоголь медленно стекает по гортани, не принося такого долгожданного освобождения, а хрупкие кубики льда оглушительно звенят в абсолютной тишине.

Грудь сдавливает стальными тисками, и рёбра словно трещат под безжалостным натиском, а пальцы вместо привычного сплава натыкаются лишь на голую кожу поверх когда-то изломанной кости. Однако это лишь иллюзия того, что было на самом деле, ведь кто бы мог подумать, что всего три тысячи шестьсот шесть минут назад он заново учился дышать?

Резкий аромат корицы горечью опаляет язык, когда он судорожно опустошает стакан. Свинцовый обруч сжимается, грозясь раскрошить ему череп, а в глазах предательски темнеет. Задушенно хрипит, ощущая, как холодные капли впитываются в ткань любимой футболки.

Ему срочно нужно отвлечься.

— Полковник Роудс в здании, сэр. Он направляется в мастерскую.

Механический голос дворецкого затихает, но некоторое время спустя в помещении раздаётся снисходительное:

— Он просит доступа.

Задумчиво проводит салфеткой по щеке, слегка подкидывая в одной руке наполненный одним лишь воздухом стакан, и усмехается.

— …Впускай.

Он контролирует каждую мышцу тела и прекрасно знает, что стоит лишь мысленно пожелать, и сердце остановится, не в силах противиться прямому приказу: чуть сильнее сжать пальцы, и толстое стекло, не выдержав напора — раскрошится, острыми осколками впиваясь в грубую кожу рук.

Его мозг — самое совершенное оружие.

Он входит медленным шагом, прекрасно зная, что сейчас его органы чувств работают на максимуме своих возможностей, и любое неосторожное движение может привести к трагедии, — Роуди готов поклясться, что Наташа сказала бы странное, но определённо подходящее словечко из своего арсенала — «бзик».

Мозг по старой привычке анализирует, тут же подмечая ужасное состояние друга: вечных мешков под глазами словно и не существовало, однако он знает этот изнемождённый взгляд, что неудивительно — он единственный видел, что с ним происходило всё это время, а едва заметные следы вокруг глаз лишь окончательно убеждают. Пустая бутылка авторского коньяка, стоящего больше, чем все его немногочисленные сбережения, одиноко валяется на белоснежном ковре. Дубина сиротливо окупается в ближайшем угле, обиженно скрежеща шестерёнками, издаёт едва слышные боязливо-возмущённые звуки.