Идеальное завтра

Где ты идёшь - там летит шампанское, не детское, прямо настоящее

Принаряжайся в пиджак малиновый

Где целоваться, чтобы не спалили?

Поедем в театр ломать комедию

Бессердечные - думал о них Гарри. Откуда она берется эта их поразительная черствость, солдафонская покорность приказам. Почему так легко им дается этим аврорам.

- В школе вы изучали труды о религиозных преследованиях прошлого, - вещал с кафедры аврор Дженсен. - В средние века существовала инквизиция, преследующая ведьм. Она оказалась несостоятельной. Она стремилась выкорчевать ереси, а в результате их увековечила. За каждым еретиком, сожженным на костре, вставали тысячи новых. Почему? Потому что инквизиция убивала врагов открыто, убивала нераскаявшихся; в сущности, потому и убивала, что они не раскаялись. Люди умирали за то, что не хотели отказаться от своих убеждений. Естественно, вся слава доставалась жертве, а позор — инквизитору, палачу. Далее у магглов существовали различные тоталитарные режимы. Казненные при них стали мучениками, ничтожество их забылось. Опять-таки — почему? Прежде всего потому, что их признания были явно вырваны силой и лживы. Мы таких ошибок не делаем. Все признания, которые здесь произносятся, — правда. Правдой их делаем мы. А самое главное, мы не допускаем, чтобы мертвые восставали против нас. Преступники не воображают что будущее отомстит за их, они не хотят этого.

На кадрах диафильма корчился в муках безымянный "преступник", из которого выбивали признание. Признание было формальностью, но пытки — настоящими. Каждый раз им занимались по несколько человек. Били кулаками, били дубинками, били стальными прутьями, били ногами. Бывало так, что бедняга катался по полу, бесстыдно, как животное, извивался ужом, тщетно пытаясь уклониться от пинков, и только вызывал этим все новые пинки — в ребра, в живот, по локтям, по лодыжкам, в пах, в крестец. Бывало так, что мужество совсем покидало его, он начинал молить о пощаде еще до побоев и при одном только виде поднятого кулака каялся во всех грехах, подлинных и вымышленных. Иногда после избиения он едва стоял на ногах; его бросали, как мешок картофеля, на пол камеры и, дав несколько часов передышки, чтобы он опомнился, снова уводили бить. Случались и более долгие перерывы. Их он помнил смутно, потому что почти все время спал или пребывал в оцепенении. Он помнил камеру с дощатой лежанкой, прибитой к стене, и тонкой железной раковиной, помнил еду — горячий суп с хлебом, иногда кофе. Помнил, как деловитые, безразличные люди в лимонных мантиях считали у него пульс, проверяли рефлексы, отворачивали веки, щупали жесткими пальцами, проверяли магией - не сломана ли где кость, вливали Сонное зелье.