Приключение Билла Сайфера или инквизиция для ведьмы

Глава 1

Итак, все мы любим лето. Но, как уже было сказано, лето не является отправной точкой нашего фанфика. Думаю, стоило бы пояснить, как Грета попала в такую жо… кхем… передрягу, вот. И, для начала, сказать кто она.
      Она — дочь мельника. Самая обычная дочь мельника в Германии. Всем нам известный девятнадцатый век славился ничем иным, как инквизицией — сжиганием ведьм. По сути, сжигали девушек, которые либо не дали (сами догадайтесь чего) Пастерам, либо чем-то насолили чиновникам, либо просто попали в непонятную историю, оказавшись не в том месте и не в то время. В общем, девятнадцатый век — век уничтожения настоящей женской красоты. Большинство действительно красивых женщин оказывались в объятьях пламени, названные ведьмами. О, как же тогда смешно было настоящим ведьмам и демонам, которые к людям ходили редко, и то лишь что бы посмеяться над их беспомощностью. Их всех очень веселило, какие же люди глупые. Навыдумывают себе в его всякого, а потом убивают, по их мнению, виновных. Иногда, конечно попадались ведьмы, но это было огромной редкостью. Такие ведьмы, обычно, не знали о своём происхождении. Наша Грета была красавицей, но ни Пасторы, ни чиновники на неё не смотрели. Она была девочкой-которая-мешала. Бастард — незаконнорожденный ребёнок, дочь графа Фон Герце. Она знала о том, кто она, знала, что тот добродушный старик-мельник, воспитывавший её был ей не отцом. Нет, она не могла сказать, что он был ей не отцом! Она любила его как родного, да и он с доченьки чуть ли не пылинки сдувал. Впрочем, это вполне нормально для любящего отца, не будем зацикливаться на обыденных вещах.
      Однажды, на мельнице случился пожар, в котором погиб мельник. С тех пор девушка боялась огня. Похоже на детскую страшилку, короткую и нестрашную. Но у неё есть более страшное продолжение! Девушке было четырнадцать, по тем временам она уже не была ребёнком, но за неё кто-то должен нести ответственность. И граф не нашёл ничего лучше, чем заявить, что эта девица — ведьма. Конечно, кому же хочется опозориться, заявив о бастарде? Правильно, дураков нет.
      Солнце по-весеннему грело, пели птицы, на небе ни облачка… Но это на небе, а на земле, на главной площади города собрались люди, что бы посмотреть и посмеяться, порадоваться чужой боли. Избитая, израненная, наверняка с переломами, девушка, привязанная к шесту с животным страхом рассматривала людей, заглядывая в глаза каждому, пытаясь найти в них хотя бы отголоски сострадания. Но нет, не было ни у кого ничего, кроме злобы и смеха. Толпа кричала: «Проклятая ведьма», а девушка зверела. Кто ведьма? Она? Хотелось вырвать этот чёртов шест и бросить прямо в Пастера, который только что подошел к ней с крестом, тыча вышеназванной железной безделицей прямо в лицо девушки, от чего та скривилась и стала мотать головой.
      — Вот оно — доказательство, что перед нами ведьма! Не примет она веры в Господа нашего! — начал свою речь служитель католической церкви. «Старик! Да кому же понравится, когда в него тычат не пойми чем?!», — подумала девушка, зло глядя на мужчину.
      — Ты, дочь мельника, убившая своего отца, ведьма! Признаёшь ли ты свой грех, осознаёшь ли ты тяжесть деяния своего? — произнёс Пастор слова, без интереса наблюдая за Гретой. Та измученно нахмурилась. Хотелось дико засмеяться, но это желание довольно быстро пропало в недрах подсознания.
      — Ежели рожденье — грех, то нету в нём тяжести. Не признаю! — глаза её метали молнии, такой взгляд стоил ей огромных усилий. Но это того стоило. Она посмотрела так прямо в глаза Пастора, от чего того передёрнуло. Он занёс факел. Подошёл служитель церкви, в руках его была чаша с огнём. Оттуда-то Пастор и поджег своё орудие смерти. Тут же сердцем Греты овладел холод отчаяния и душевной пустоты. А ведь, если вот так подумать, ей и жить-то было незачем. А для чего? Нищая, без ничего, обуза для родного отца. Нет, смерти она определённо не боялась. Она боялась огня, горевшего на факеле в руках Пастера. Четырнадцатилетняя девчонка, которая боится огня, как чёрт ладана.      
— Эта ведьма даже не желает покаяться! Сжечь ведьму! — гневно изрёк Пастор, кидая в кучу сухой соломы, разложенной вокруг девушки, горящий факел, — Твоё последнее слово, порожденье Дьявола, — для девушки, объятой огнём и страхом, эти слова затерялись где-то в языках пламени. Рассудок уже был не трезв, запах горящей соломы душил, так же как и ненависть ко всем здесь собравшимся.
      — Я вернусь! — в отчаянии, вложив все силы, всю свою горечь, и весь страх крикнула девушка, когда пламя уже коснулось её, на самом-то деле, ещё совсем детской кожи.
      Небо, доселе чистое и ясное, затянулось плотной пеленой серых бледных туч, на фоне которых, еле различим, стоял столь дыма. Воздух, вместо пения птиц, наполнили отчаянные крики, умирающей в агонии девушки. И пахло уже вовсе не не типичным весенним деньком, а сгоревшей плотью. Тучи стали тяжелее, все почувствовали странный, но всем знакомый, гнёт, который обычно чувствуется в воздухе перед дождём. Не смотря на полдень, потемнело так, словно уже вечер. Похолодало. Дунул промозглый, больше подходящий доя осени, ветер. Через несколько секунд, на людей, собравшихся на площади, одна за одной попадали капли дождя, постепенно набирая темп и превращаясь в ливень. В ливень такой силы, что он смог погасить пламя, ещё не уничтожившее тело, но уже убившее Грету.
      «Небо оплакивает ведьму… О, Всевышний!», — со смутным осознанием произошедшего подумал служитель, зажегший факел Пастору. Но было уже поздно. Да и смог ли он что-либо изменить?