Пишу в рамках "Колловримо" - писательский месяц, на протяжении которого я создаю историю по сброшенным читателями и проходящими мимо картинкам. Сама не знаю, что выйдет и получится. Это спонтанное создание историй, где читатель может следить за напи...
Oops! This image does not follow our content guidelines. To continue publishing, please remove it or upload a different image.
Комнатка наша была небольшой и простецкой. Кровать, тумбочки, шкаф да стол — ничего лишнего. Чемодан, раскрытый настежь, лежал посредине. На самом деле у стены, но пространства так мало, что кажется — его беззубая пасть эпицентр нашего жилища. Люстра болтается под потолком, на окнах колышутся лёгкие занавески, отбрасывая цветочную тень. Я проснулся от солнечного жара на теле; Лёва сопела рядом. На её раскрытых во сне ногах вырисовывался узор от занавесок, будто она — холст, а солнце — ею вдохновлённый художник.
Лёва напоминала ему упрямо нахохлившегося воробьёнка. Храбрится, пёрышки топорщит, важный вид делает и лицо взрослое, но душа мягонькая и чуткая. Воробьишка и есть.
Вчера к нам на пляже прибилась собака. Кажется домашняя: ухоженная, шерсть короткая блестит, нос крупный и мокрый, вот только худая очень. Вернее, худой — пёс. Наверное, что-то из породы гончих, красавец. И Лёва сначала такая скромная, аж до опасливости, только смотрела да ладошкой тянулась, гладила, словно и не надо оно ей вовсе. Но надо, надо! Когда держать себя перестала, так и подалась вперёд, и гладила шерсть уже смело и открыто, и обнимала крепко за шею, и за ушами чесала с такой любовью в глазах, что даже завидно немного стало. Она что-то долго ему рассказывала и улыбалась изредка. Ветер в уши мне бил, так что её слова разлетались, как горох о железную стену таза. Туда-сюда, влево, вправо. И захочешь — не поймаешь.
В общем, Лёвка только казаться такой хочет: отстранённой, серьёзной, разумной, но дитё из неё так и рвётся, так и просится. Не выплеснуто до конца, значит. Вдруг моргнёшь, и как наваждение — Лёва хохочет, Лёва шепчется с псом на пляже, Лёва тянет тебе надкусанный пирожок, Лёва маркером рисует на руках птиц, Лёва рассказывает теории о стёклышках.
Она ворочается и пихает локтём в бок. Рот приоткрыт, нелепая. Как все во сне немного нелепы. Волосы сбиты и липнут ко лбу.
Вчера вечером, возвратившись с моря, поужинали с семьёй Анны Павловны и другой парой постояльцев. Ложкой выели половинку арбуза — кисловато-сладкий с чёрными косточками. Стрекотали сверчки и за кожу назойливо цеплялись комары; над нами трясли листьями деревья, обвеваемые морским ветром. Было прохладно.
Сытые, довольные и набитые любовью доверху мы вваливаемся в комнату. Душно и сонно. Лёва бастует против кондиционера и распахивает окна настежь. Комары? Ничего не желает слушать.
Достаю оранжевую зубную щётку и махаю ей; Лёва визжит и бросается ко мне. Думал, в объятия. Нет, всё-таки за щёткой. Прыгает и скачет, потрясая в воздухе этой оранжевой пластмассиной, как трофеем. Воробушек по имени Лёва.
— Откуда? — спрашивает.
— Из магазина с очень свежими маковыми булочками.
— Не видела там щёток, — она вертит упаковку в руках и принимается раздирать ногтями.
— Да там какого только барахла нет, присмотреться нужно. Мы, видать, не одни такие.
— Путешественники?
— Идиоты, сорвавшиеся с места, не взяв с собой самое необходимое, — усмехаюсь, падая на кровать; Лёва трясётся на матраце. — Да, путешественники.
Цветочные тени на Лёвиных ногах ползут и меняют форму. Ещё немного, доберутся до живота и бужу. Деревья ждут, море ждёт, и дорога тоже в ожидании нас. Пора.
