Сотый

Олег и «бес-новатость»

На моём лице написано, что все вы мудаки,
Но справедливо заметить, что каждый судит по себе.
aikko — Нечего сказать.

Иногда я сам себе кажусь противным, но потом, смотря на происходящее вокруг меня, смотря на струящиеся вокруг меня потоки мерзости и оцепенения всего окружающего, я меняю свое мнение. Назовите меня недо-человеком или скорее не-людем, но все это терпеть было уже невозможно. Невозможно было обливаться потом при виде учителей и завучей, невозможно было надевать на себя маску безразличия и равнодушия, когда на самом деле я не был ровен душой — она вся трепыхалась так отчётливо и не пре-кра-ща-я.

Все мои размышления за партой прервал Аркадий Петрович, вошедший в класс. Если быть точнее, это нельзя было назвать ходьбой — он переваливался на левую ногу и тянул, как грехи прошлого, за собой правую. Судя по тому, что он рассказывал, травму появилась пару лет назад в автомобильной аварии, но, судя по тому, как он рассказывал, история была много темнее, а возможно даже эта история и была теми грехами прошлого, что он волочил за собой вместе с правой ногой.

— Доброе утро, братцы, садитесь, пожалуйста, — его слова и обращения сами по себе были мягкими, тихими, текущими.

Но его голос, казалось, сотрясал стены кабинета, он был больше этой маленькой комнаты, масштабнее, воз-вышеннее. Его голос вытекал из щелей, трещин, приоткрытых окон и дверей в другие кабинеты, на улицу, заполняя ее, улетая куда-то наверх, громких эхом отдаваясь где-то далеко: «Бра-а-атцы-ы-ы». Слова эти, перед тем как навсегда уйти из комнаты, путались в густой бороде и волосах, надолго оставаясь где-то возле нас, и только потом дорогой пилигримов мчались в небытие.

— Открываем тетрадки, пишем: «Одиннадцатое марта. Тема: «Максим Горький. На дне», — все его слова сопровождались непрерывным бегом взгляда по ученикам, столу или доске. Глаза все время куда-то бежали, то ли пытаясь поймать уплывающие слова, то ли пытаясь избавиться от плотной тюрьмы бровей, из-за которой они казались такими маленькими и незначительными.

Аркадий Петрович очень любил отходить от темы уроков, растекаясь мыслью по какому-то непонятному дереву (я уверен, что это дуб, потому что иначе как дубами моих одноклассников назвать нельзя), любил слушать, как уходят в размышления ученики, и любил спорить со всеми подряд. В общем и целом, был таким привычным архетипом учителя литературы и русского языка старших классов.