poet

their last

иногда он говорил на нежном языке смерти и люди, чьи сердца были наполнены невозможной болью и воспоминаниями безвозвратных разлук, возрождали в памяти былое. в притонах, где мы напивались до беспамятства, он смотрел на людей, что его окружали.
мрак бедности.
он плакал.
он поднимал пьянчуг, безразлично лежавших в кромешной тьме грязных переулков. ему было присуще то сострадание испытывает с виду холодная душой женщина к маленьким детям. он делал вид, что знает абсолютно все об искусстве, науке, торговле, медицине...
и я следовал за ним.

***

подойдя ближе к аккуратному, богато отделанному дому, донхёк огляделся по сторонам, выдыхая огромный сероватый клуб дыма и небрежно стряхивая пепел, оставшийся в потрескавшейся деревянной трубке. не имея ни малейшего желания ждать, пока прислуга соизволит открыть дверь, юноша бесцеремонно оказался в личном пространстве незнакомой семьи, а после и комнате неких дам, до недавнего времени занимавшихся вышиванием. заметив молодого человека в дверях, те, незамедлительно отложив все дела, направились к нему.

- доброго дня. мне нужен марк ли, - ничего не объясняя, но при этом четко расставляя цели, произнес донхёк.

- вы, должно быть, донхёк? - поинтересовалась женщина, что была постарше.

- да.

- получается, марк не с вами, - не то спрашивая, не то утверждая, произнесла немолодая женщина.

- нет, - все так же коротко отвечал донхёк.

- он пошел встречать вас на станции, - вмешалась другая леди.

донхёк хмыкнул, странно рассматривая у себя в руках трубку.

- и как же он собирался узнать меня, если не знает как я выгляжу?

***

- сколько тебе лет? - не задумываясь, спросил марк, обращаясь к донхёку, что, плюнув на все манеры приличия, ел мясистую утку руками.

- семнадцать.

- а в письме говорилось, что тебе двадцать, - продолжал ли. - кажется, я видел тебя на станции.

- я тоже, - с некой хамоватостью ответил донхёк.

немного помолчав, марк решил наконец сказать то, что хотел с самого начала. еще тогда, когда впервые прочитал творения донхёка.