Без безразличия

15. Недуг и недруг

Сколько бы Гермиона ни говорила самой себе, что с Люциусом Малфоем её ничего не связывает (ничего настоящего, ничего искреннего), убедиться в этом окончательно — значило принять неприглядную реальность как данность. Это было болезненно. Одно дело − когда ты понимаешь, что тебя используют, и примиряешься с этим. И совсем другое − когда тебе говорят об этом в лицо, без тени сожаления или смущения.

Что хуже всего: осознание того, что Малфой — мерзавец (практически эталонный!), не уничтожило странную влюблённость. И от этого становилось ещё больнее, как будто кто-то безжалостный раз за разом бил по и без того раненому месту − где-то в районе груди. Может быть, поэтому Гермиона и не выдержала и сказала ему в лицо всё, что думает. Может, поэтому разрыдалась так отчаянно. Она ведь не рассчитывала, что он её пожалеет, не ждала извинений. Просто хотела, чтобы он наконец понял.

Только выйдя из малфоевского кабинета, Гермиона молнией промчалась по коридору, пока не свернула в тёмный угол. Чтобы никто её не увидел и не принялся задавать вопросы и успокаивать. Потому что не было в мире таких слов, после которых Гермионе бы полегчало. Что бы ни сказал ей даже сам Малфой, ситуация бы не поменялась. Признай он свои ошибки − она бы не поверила в его искренность ни на секунду. А если бы Малфой снова вздумал её обнять, Гермиона и вовсе наградила бы его каким-нибудь сглазом или проклятием. Или даже лучше — ударила бы кулаком по лицу…

Чтобы вы понимали: Малфой этого заслуживал, без вариантов. А если бы Гермиона была чуть более жестокой, то придумала бы ему кару поизощрённей. Но она не мыслила так, а просто злилась от всего сердца. Хотя разумом и понимала, что не имеет права на это негодование − правила игры были известны с самого начала. Она даже не проиграла, а просто дошла до ожидаемого финиша, не получив приза за победу. Но никакой приз и не предусматривался.

* * *

Ходить на уроки ей приходилось, как и прежде. В том числе − и на занятия по Защите от Тёмных искусств. Гермиона выполняла все задания и даже отвечала на вопросы профессора. Нельзя же было показывать всем вокруг, что что-то не так. Что всё не так. Не так, как было бы в идеальном мире. Не так, как предпочла бы сама Гермиона. Не так, как она в тайне надеялась.

Благо у выпускного курса была серьёзная нагрузка по всем предметам, так что Гермиона могла отвлечься от личных переживаний за изучением очередного параграфа какого-нибудь толстенного талмуда. И сколько бы она ни зарывалась в исписанные листы пергамента и различные справочники, никто, даже Джинни, не отвлекал расспросами. Потому что Гермиона Грейнджер, поглощённая учёбой, − это норма. Гермиона Грейнджер, с головой зарывшаяся в учебники, − это обычная картина. Гермиона Грейнджер, пропускающая мимо ушей вопросы одногруппников, − это в порядке вещей.