Адольф Беляев
От боли
Слипались веки,
Пронзительная и сырая
Метель оплетала лапы,
Ерошила мокрый мех…
Собака тащилась с хрипом
До брошенного сарая
И молча уткнулась мордой
В колючий вечерний снег.
А мимо сновали люди,
Упрятав носы и руки,
Пронзительно и тоскливо
Повизгивал снег в ушах…
И не было людям дела
До этой собачьей муки:
Они лишь брезгливо вздрагивали
И ускоряли шаг.
Когда,
Сотрясаясь глухо
И медленно коченея,
Она разлепила веки,
Подрагивая губой,
– Чужой и лиловый вечер
Качался и плыл над нею.
И люди качались тоже –
Качались, как тот… рябой…
И снова
Под грохот крови,
Под тяжкий и смертный грохот
Перед глазами встало:
Угрюмый и низкий лоб,
Холодный оскал ухмылки,
Похожий на скрежет хохот,
И черный сапог верзилы,
Швырнувший ее в сугроб…
Внезапно ударил в ноздри
Какой-то знакомый запах…
И в мутном мозгу, как вспышки:
«Пошла вон!
Куда?
Не сметь!»
А смерть подбиралась тихо
На мягких и быстрых лапах,
Под тонкие взвизги ветра,
Простая собачья смерть…
…Наутро
Метель утихла,
И к небу, лилово-розов,
Тянулся дымок столбами
Из побелевших труб.
Мальчишки с весёлым гиком,
Пунцовые от мороза,
Тоскали за хвост по снегу
Застывший и гулкий труп.
И только один,
Курносый,
В какой-то овчинной робе
И чёлкою золочёной
И спутанной, словно рожь,
Отчаянно вдруг заплакал,
Рванулся, застрял в сугробе,
Размазал по скулам слёзы
И закричал: «Не трожь!..»
