О дивный мир, что был разрушен

Старый, ветхий домишко едва, казалось, покачивался от ветра. Повидавшие столько, уже начинающие слегка гнить доски скрипели, гнулись, но по-прежнему не ломались, пускай и казалось, что столь трагичный конец ждёт их сейчас. Сидя внутри, спрятавшись от ветра и укрывшись проеденным молью пледом, я смотрел, наблюдал за происходящим изнутри и всё ждал, когда же домик развалится. Нет, я вовсе не хотел, чтобы он кончил свою жизнь таким образом, но было бы глупо полагаться на другой сценарий.

 Я окинул помещение взглядом. Это место хоть и было старым, но внутри ничего не менялось из года в год: всё та же лестница, та же подранная и скрипящая кресло-качалка и тот же потухший и чёрный от сажи камин. Если быть честным, не помню, как мы нашли это место, но помню, какое значение имел этот домик для нас с ним. Он связывал нас, был нашим тайным логовом, когда мы были подростками.

 Он не был любимчиком в семье. Хрупкий маленький мальчик, нуждавшийся в защите — таким он мне показался на первый взгляд, и потому я потянулся к нему. Он нуждался во мне, в моей защите. По крайней мере, я так думал. Я хотел так думать. Но довольно скоро он показал мне свои зубы. Впрочем, это не помешало нашей дружбе.

 Нет... Я всё же не помню, как мы нашли это место, но помню наши эмоции. Мы были вне от счастья, ведь мы нашли место, куда могли бы прибегать каждый раз, когда дома становилось невыносимо. Мы не особо любили гулять на улице, но нам хотелось быть вместе. Поначалу мы лишь прибегали сюда, когда на улице лил дождь, потом стали засиживаться часами и в конечном итоге иногда даже оставались там ночевать. Этот маленький заброшенный домик стал для нас неотъемлемой частью нашей жизни. Мы стали называть его нашим домом. И мы оба не хотели впускать в него посторонних.

 Мы с детства привыкли спать вместе, в одной кровати, и как-то никогда не придавали этому значения. Нам просто так было комфортно, мы чувствовали себя защищёнными под одним одеялом. Особенно такая защита работала, стоило нам перед сном начитаться страшилок. В такие вечера я всегда спал с краю, дабы подкроватный монстр в первую очередь съедал меня. Но мы росли. И в какой-то момент я осознал: я больше не могу делить с ним ложе.

 Я первый начал испытывать к нему влечение. Мне хотелось быть ближе к нему, касаться его рук, плеч, лица... Мне хотелось быть с ним единым целым, а он же лишь не понимал моих намёков и каждый раз с усмешкой спрашивал, всё ли со мной хорошо?
— Да, конечно, — мой ответ всегда оставался неизменным. «Пускай он думает так, — думал я, — ведь ему всё равно меня не понять». Мне было предпочтительнее прятать от него правду, нежели узнать о невзаимности моих чувств. К тому же я просто хотел играть друга, ибо в этой роли не было ничего неизведанного и пугающего, в ней не было каких-либо изменений. Однако эта роль была мне чужда, и в итоге данный спектакль стал для меня пыткой.

 Как-то я не выдержал и поцеловал его. Эти стены стали свидетелями этой сцены, стали зрителями, заставшими мою слабость и моё секундное ликование. Но это длилось недолго: он, как и ожидалось, оттолкнул меня, с удивлением и недоумением посмотрев прямо мне в глаза. Мне было так стыдно... Вина сковывала моё сердце, заставляя биться его чаще. Единственное, что я смог, так это тихо промямлить: «Извини, я не хотел». Далее прозвучал хлопок дверью, который словно окатил меня водой. Он убежал.

 Следующие дни мы не общались и не виделись. Я пытался: писал ему, пытался звонить, даже приходил к нему домой, но его родители лишь качали головой, произнося что-то вроде: «Прости, но он занят», — и в итоге мне ничего не оставалось делать, как идти в наш дом. Без него он стал скучен и сер... В нём больше не было души. Но я сидел там по-привычке и ждал его до полуночи, пока голос разума не провозглашал мне печальную истину: «Он не придёт». И тогда я вновь уходил в родительский дом, проживал ночь, и всё снова повторялось. Дни стали одинаковыми, без какой-либо надежды на изменения.

 Но однажды он всё же пришёл. Я так обрадовался вначале, хотел кинуться к нему на шею, но вместе с ним вернулось и чувство вины. Но он забрал его с поцелуем. Это стало шагом на новую ступень в наших отношениях, который мы сделали вместе, взявшись за руки. С этого момента мы стали чем-то большим, чем просто лучшие друзья. Мы стали парой.

 Последующие дни казались мне дивным сном. Это правда был настоящий рай, настолько нам было хорошо, что это казалось чем-то нереальным, несуществующим. Но это было на самом деле, это происходило с нами, происходило со мной. Однако жизнь слишком многогранна, и одно счастье не могло длиться бесконечно. Мы начали ссориться. Иногда по пустякам, иногда по серьёзным вещам. Это буквально сводило с ума, и каждый раз казалось, будто тысячи мелких осколков вонзаются в душу. Пару раз мне было так плохо, что я начинал резать себе вены, чтобы физической болью перекрыть душевную. Я был таким глупым... Однако после я начал относиться к этому по-философски, задавая себе вопрос: если бы не было несчастья, то было бы счастье так ценно, не переросло бы оно в привычку? Человек быстро привыкает ко всему, тем более к хорошему. Потому радость бы в какой-то момент стала рутиной. Однако ссоры не проходили мимо: я стал черствее и порой скупился на эмоции. Я чувствовал себя роботом. А так как всегда извинялся за всё я, даже если он обидел меня, у меня появился комплекс вины.

 «Я ненавижу тебя!» — как-то выкрикнул он мне, и я, ощутивший привычный уже удар, лишь пожал плечами. Я всегда старался быть спокойным, ведь если и я разозлюсь, то это может привести к чему-то воистину страшному, но это вовсе не означало, что мне всё равно.
 — Ты испортил мне жизнь! Ненавижу тебя! Иди нахуй! Видеть тебя не хочу! — кричал он мне тогда в лицо, а я лишь тяжело вздохнул. В этот день я страшно устал после учёбы в институте, а ему хотелось поиграть со мной. На каждый мой вопрос он отрывал бумажку, рисовал что-то и молча отдавал мне. Ему казалось это забавным. Я же почувствовал укол. Но когда я ему сказал о своих чувствах, то тот вновь продемонстрировал мне, что прекрасно умеет кусаться.
— Прости... — виновато протянул тогда я, отводя уставший взгляд куда-то в сторону. Обычно после этого он, вдоволь накричавшись, успокаивался, но не в тот раз.
— Почему ты вечно извиняешься?! Слушай, мне это надоело! Ты никогда не уважаешь меня и моё мнение, ты чёртов эгоист! Хочешь, чтобы я исполнял лишь твои прихоти! Даже сейчас я прошу тебя уйти, но ты ещё стоишь здесь! — Он гневно двинулся в сторону двери, агрессивно топая ногами. — Ты даже «Прощай» не заслуживаешь! — после этого он ушёл.

 «Он остынет, и вернётся. Не первый раз ведь», — появилась мысль у меня в голове. Но он не вернулся. Ни в тот день, ни на следующий, а ответом на звонки мне были короткие гудки. Тогда я пришёл к его родителям, но... Мне открыли совершенно незнакомые люди. Их семья переехала, а он мне даже ничего не сказал...

 Тот день — день нашей ссоры, стал последним, когда я его увидел и услышал. Последнее воспоминание, конец нашего дивного мира... И лишь этот домик был последним напоминанием о нём.

Буря всё никак не стихала и лишь набирала силу. Доски не выдержали.