Сны его былых воспоминаний никак не отпускают тебя. Ты ночь за ночью проживаешь чужие, уже прожитые моменты, а наутро встаёшь разбитой, клюя носом и за столом, и над гитарой. Словно это пианино, его стоны по ночам насылают тебе эти сны.
Шуга отчего-то проникается к тебе удивительной лаской, ластясь под руки и обтираясь об ноги с удивительно громким урчанием, для такого маленького, как он, кота. Ты же, каждый раз разражаясь удивлённым возгласом, поддаёшься на эти совершенно бессовестные провокации, лениво почёсывая коту за ушком.
В этот раз Юнги наблюдает за тобой с интересом юного натуралиста, чуть пофыркивая под нос совершенно беззлобно, когда ты принимаешься ворковать с котом.
— Тебе просто завидно, что я к тебе с такой любовью не обращаюсь.
— Кошачья натура переменчива. Сегодня он тебя любит, а завтра оцарапает.
— Хорошо, что я живу сегодняшним днём, — пожимаешь плечами ты, а Юнги присаживается рядом с тобой, разглядывая то животное, то тебя, с блуждающей по губам тенью улыбки. Его это всё забавляет.
Он проводит рукой по кошачьей голове, чешет за ушком, проходя сквозь твою руку, и ты удивлённо поднимаешь на него глаза, про себя отмечая, что дух так близко, что ты можешь рассмотреть тень веснушек на его носу.
— Но... как? Ты же проходишь сквозь одушевлённые предметы.
— Коты — единственные, с кем такой фокус не прокатывает, — улыбается он, забывшись, и ты на миг видишь Юнги не таким, какой он тебе представал постоянно. Не хмурым и не мрачным, а совсем живым, будто ты можешь протянуть руку и коснуться его мягкой на ощупь щеки.
Будто он здесь, рядом.
Только вот Юнги мгновенно мрачнеет, надевая вновь ту маску едкого колкого циника, которую ты так ненавидишь, но к которой привыкла. Ты хотела бы, чтобы Шуга чаще попадался на руки Юнги, потому что, забавляясь с этим маленьким животным, он становится чуть более живым. Настоящим.
В большой гостиной, совмещённой с кухней-студией, ты всегда можешь обнаружить Юнги. Он стал заказывать у тебя книги, чтобы ты покупала ему те, ведь это — единственный его способ "не заплесневеть умом", как говорит он сам, и не свихнуться от скуки, как думаешь ты сама. В этот раз ты привезла "Маленького принца", за которого юноша принялся с особым усердием, определив произведение в список своих любимых. Даже один раз похвалил глубокую мысль, казалось бы, детской книжки.
Ты усаживаешься в кресле с чашкой травяного чая и украдкой наблюдаешь за тем, как Юнги читает. Это делать ты любишь, пожалуй, ещё больше, чем готовить, чем играть на гитаре, даже если вы делаете это вместе с Юнги. Он позволяет следить за тем, как язык пробегается по пересохшим губам, как аристократические руки поддевают страницу и переворачивают ту, как хмурятся аккуратные брови собственным мыслям.
— Юнги, — вдруг зовёшь его ты и тот отрывается от книги с неохотой, но без едкой искры в глазах. Такой домашний, такой живой, что от этого больно где-то в груди становится. — Почитай вслух, пожалуйста.
И он соглашается, легко кивнув. Читает долго и красиво, а ты наблюдаешь, склонив голову на подлокотник кресла, как шевелятся мягкие губы, как изменяется Юнги в лице, читая ту или иную реплику.
Каким бы мерзавцем Юнги ни был, как бы он к тебе ни относился, но ты сумела разглядеть в нём то живое, что осталось, ту розу нашла, которую тот бережно хранил в своём истлевшем сердце. И ты была готова оберегать её даже более бережно, чем сам Юнги, никого к ней не подпускать.
Ты не замечаешь, как засыпаешь, а наутро находишь себя с накинутым на плечи мягким пледом, улыбаясь сама себе так довольно и счастливо, как не было прежде.
Но, ты надеялась, будет.
