le putain • gogol+lermontov

ii.

Александр Пушкин — настоящий гений.

Гений искусства обольщения.

Только что переехавший в Петербург, Мишель вряд ли предполагал, что в новой школе он так быстро найдет себе проблему на голову: он шел, как всегда молчаливо-отрешенный от происходящего вокруг, неся в руках том тех самых злополучных шекспировских сонет (в то время он очень увлекался театром и в частности Шекспиром и не преминул вот уже в сотый раз написать своей тетушке, единственному человеку во всей вселенной, которая была настолько деликатна, что продолжала смотреть все его истории и читать огромные полуночные опусы о «Гамлете», что он так взволнован увидеть и услышать вживую то, что он представлял у себя в голове), и, сам того не замечая, выбился из общего потока снующих школьников. Когда же он понял, что остался за поворотом один, а впереди — неуютные, как катакомбы, бездны коридоров, туалеты, лестницы и заколоченный балкон (в целях безопасности), было поздно. Саша Пушкин стоял перед ним во всей красе.

Он не был высок, но его огромная улыбка и пронзительный взгляд словно возвышали его над всеми вокруг. Он не был красив, но когда он заговаривал, кудри спадали на его смуглый покатый лоб, и — о, он преображался до неузнаваемости: жизнь ему была к лицу, как была она к лицу всякой римской копии неповторимой скульптуры руки эллинов.

Говорят, что, когда ты влюбляешься, время якобы останавливается — Мишель вряд ли б согласился с этим утверждением: тогда для него, взволнованного встречей с этим кудрявым очарованием, помещенным в коренастое тело, оно летело с такой бешеной скоростью, что минуты превращались в ничтожный миг; для людей, не болеющих таким недугом ты — муха на нейролептиках.

— О, у нас франт! - говорит, словно поет, Пушкин. На нем хлопковая рубашка, расстегнутая на две пуговицы, открывающая золото его смуглого груди, пышащей жаром. Он стоит, словно Анна Форд на картине Гейнсборо — обманчиво приличный и в то же время возмутительно прекрасный. - Смотри, - обращается он к какому-то насупленному парню, - книжки читает.

Легкое движение руки — и том падает на паркет, который мгновенно отзывается тупым стоном. Мишель, отступив назад, в исступлении смотрит на Пушкина, а тот словно не наигрался, словно чего-то ждет.

Пушкин, видите ли, привык, что на его колкости отвечают либо мгновенным и необратимым раболепием, либо отпором, который несет весьма озлобленный характер. Но в этот раз что-то пошло не так. Лермонтов, изучив сполна наглую физиономию Сашеньки, наклоняется за книгой, отряхивает с нее пыль, еле заметно кланяется, поправляет рубашку, воротник и рукава у которой расшиты милейшими цветочками, и удаляется вглубь коридора.