×Пособие по выживанию в деревне×

11 часть

"Человек ревнив не тогда, когда любит, а когда хочет быть любимым", — эту старую сказку для девочек-подростков Юнги слышал миллион раз и всегда кривился, невольно представляя себя ревнующим кого-то, к кому чувств толком-то и нет. И всё из-за того, что тупо одиноко и любви охота. Ну вот что за идиотизм? Одиночество порой куда более притягательно, чем сомнительного качества отношения. Да и вообще, одинокие люди — самые счастливые в мире. Они сами по себе, они ни от кого не зависят: захотели смотреть сериал с кровью и кишками — посмотрели, и никто своей романтикой не грузит; захотели выпить пива — выпили, и никто мозг не выносит из-за перегара. Идеально же!

Юнги всегда было вполне комфортно в статусе «свободен». Было комфортно… до появления одной бесстыжей рыжей бестии.

Сидя на твердой скамейке и вообще не обращая никакого внимания на боль в заднице, Юнги, сверля Чимина убийственным взглядом, прекрасно понимал, что не имеет никакого права на ревность. Юнги прекрасно понимал, что Чимин не давал ему никакого повода для ревности. Юнги прекрасно понимал… Да ни черта он не понимал! Делал вид, что понимает, да кивал головой в немом разговоре с самим собой. Как он там раньше говорил? Ревновать не свою официальную вторую половинку глупо? Или же ревновать из-за желания любви глупо? Похоже, глупый тут только он. Ну и Чимин немного… Так сказать за компанию.

Ницше писал: «Ревность — остроумнейшая страсть и, тем не менее, всё ещё величайшая глупость». Юнги, вдруг резко проникнувшись философией — и это даже без ста грамм — неожиданно оказался согласен с ним. Если успокоиться и во всем разобраться, сразу станет понятно, что он ревнует Чимина в первую очередь потому, что испытывает к нему нешуточную страсть. О любви или же о чём-то подобном говорить ещё крайне рано. Их отношения странные и непонятные. Вчера дружно от Сатаны на колодце спасались, а сегодня потрахались на речке под нифига не романтичный шум камышей.

Ну вот как тут можно быть в чём-то уверенным? Что-то определённо поселилось в сердце Юнги, но вот что это было конкретно, он пока с уверенностью сказать не мог. Или просто не хотел, прекрасно помня о том, что лето не бесконечно. Осенью Чимин вернётся в город. Юнги бы очень не хотелось стоять с разбитым сердцем на перроне и, печально махая вслед поезду платочком, напевать про себя что-то из ряда: «Давай, давай! Привет передавай дикой орхидее от ломаной сирени. Давай, давай! Привет передавай наполненным бокалам от битого стакана». Во-первых, никакая он не ломаная сирень, а во-вторых, битых стаканов у него дома вовек не водилось. Все кружки были железными. Так надежнее. И Сатана не разобьёт. Проверено. Опять мысли не о том. Юнги несёт на скалы, а он без понятия, что делать. Да уж, такое с ним впервые.