Друг моей младшей сестры

19. Я пробовал

В тот вечер Тони не пришел. Он не пришел и в следующий. Кирилла разрывало в две крайности: он чувствовал облегчение, потому что боялся увидеть Тони с сестрой, и в то же время эта боль не давала ему покоя, она требовала еще одну дозу, еще одну встречу, еще хоть что-то, и пусть побольнее. Находиться рядом с сестрой стало самым сложным испытанием. В голову лезли мысли и кадры, поток которых он не мог остановить и готов был вот-вот захлебнуться. Чтобы улыбаться сестре и быть заинтересованным в ее разговорах, приходилось стать настоящим актером. Он не хотел ее ранить, но он хотел от нее бежать. Одно ее присутствие лишало его здоровья. Но было бы нечестно сказать, что он не уходил из страха ее обидеть. Боль требовала, чтобы ее чувствовали. И он жаждал встречи с Тони ежесекундно, будь он один в постели, любезничая с сестрой, прогуливаясь по Москве, или надрачивая себе в душе, пытаясь хоть таким образом сбросить напряжение. Перед глазами маячила эта новая улыбочка Тони и длинные, почти до самых плеч, волосы. Так и хотелось запустить в них пальцы.

- Присоединимся? – подала голос сестра из параллельной реальности.

- Прости, что?

- Сегодня вечером соберемся с моими друзьями? А то мы только вдвоем, да вдвоем. Они веселые, развеешься, а то ты со мной совсем заскучал.

Кирилл представил себя в компании малолеток и поморщился.

- Я думаю, вы уже в состоянии сами себе покупать алкоголь, а я прекрасно проведу время сам.

- Ты уверен? – расстроилась Мила.

- Ну конечно.

- Жаль, я бы хотела, чтобы ты провел время с нами. Мы так и не поужинали вместе.

Кирилл мысленно отругал себя за глупость.

- Впрочем, я вполне могу присоединиться ненадолго, верно?

У Тони было три дня, чтобы убедить себя, что он все сделал правильно. Что выбор, сделанный четыре года назад, привёл его в то место, в котором он бы хотел себя видеть. Три дня, чтобы убедить себя за четыре года. Три дня, чтобы четыре года пошли прахом. Четыре года против трёх дней. Тони отшвырнул подушку в угол комнаты. Надо же было так вляпаться. Уже третью ночь он просыпается от сумасшедших жарких снов, потный, мокрый, с отупевшим рассудком. Он гладит себя, вспоминая ту дебильную виноватую ухмылку, и силой воли пытается себя заставить о ней забыть. Только воле не хватает силы. Его воля была бы прогнуться под этой силой. Тони со злостью закусывает губы. Пусть будет больно, пусть течёт кровь. Он бы напился этой крови, измазал бы в ней постель, если бы она пахла как он. Вот блядство.