Река скорби

19.

Семь лет для тебя ничто…

Чимин прикрыл глаза, вспоминая слова отца Инюль. Да, даже его полные десять лет — это было ничтожно мало. Это было мягко. Это было милосердно. Может быть, дело было в том, что он не доставал ногами до пола, сидя на той высокой скамье? Ринсоку дали двадцать шесть.

Тюрьма — бесконечное лязганье замков, грязные стены, вонь мочи и ненависть. Всё это, как залежавшаяся куча сгнивших отходов, выделяло отвратительный запах, которым пропитывался каждый, кто там оказывался. Теперь им пропитается и Рин. За двадцать шесть лет он въестся в него так, что избавиться от него, будет невозможно уже никогда.

Чимин думал о нём. Он думал о Ринсоке даже чаще, чем ему бы того хотелось и иногда совсем неосознанно.

Кроссовки рвутся по швам… Было бы неплохо, чтобы кто-то принёс другую обувь Рину, это поможет ему отличиться…

Пак решил, что всё же попросит позже об этом Хосока, хотя не был уверен, что тот согласится. У него теперь тоже были большие проблемы из-за лжесвидетельства. Юнги обещал найти ему хорошего адвоката, чтобы доказать факт оказанного на него давления. Но, так или иначе, Хосоку всё равно светила судимость, и в лучшем случае — условная.

— Поторапливайся, — дотронулся до его плеча Юнги, попутно принимая чей-то звонок. — Давай, давай, застрянем в пробке, — прошептал он, зажимая телефон между плечом и ухом, чтобы найти что-то в сумке.

Чимин вздохнул, завязывая шнурки. Каждое утро он думал о том, что как только получит отсуженные у государства деньги, то убедит Юнги перебраться в квартирку, что будет где-нибудь поближе к месту его работы. Хотя по вечерам эти мысли исчезали из его головы, потому что ему, как и Мину нравились эта тишина и покой.

— Чимин…

— Да, сейчас, — простонал Пак, он всё ещё не мог проснуться, пальцы путались в шнурках.

Семь утра на часах — Рин уже встал, должно быть, он тоже вздрагивает от этого жуткого звонка, раздающегося каждое утро над тюремной территорией…

— Чимин… — позвал вновь Юнги, но как-то слишком тихо и неуверенно.

Чимин взглянул на него. Он стоял, прижав телефон к груди, предупредительный и тревожный.

В это утро Рин не вздрогнул от раздавшегося звонка. Ночью он сделал свой выбор — тот, что последний.