Французский поцелуй | P. M.

Глава 20

Не в плане ПЕРЕСПАЛА. Буквально. А спали вместе.
Я спала с мальчиком! Я уползаю обратно под одеяло и смеюсь. НЕ МОГУ дождаться, чтобы рассказать всё Бекки. Только... а вдруг она всё выдаст Алексу? И я не могу рассказать Авани, потому что она будет ревновать, а значит, я не могу проболтаться ни Нессе, ни Джошу. До меня доходит, что нет никого, с кем можно поделиться тайной. Неужели я совершила плохой поступок?
Я остаюсь в постели как можно дольше, но в конечном счёте мочевой пузырь одерживает победу. Когда я возвращаюсь из ванной, Мурмаер смотрит в моё окно. Он оборачивается и смеётся.
— Твои волосы. Они торчат во все стороны. — Мурмаер роизносит последнее слово как «фстороны», и иллюстрирует своё заявление, тыкая пальцами вокруг головы, словно у меня выросли рога.
— Уж кто бы говорил.
— Ах, но я делаю так специально. У меня ушли годы на осознание, что такой неряшливый стиль получается, только если совершенно игнорировать свою внешность.
— Хочешь сказать, я выгляжу как чучело?
Я смотрюсь в зеркале, и, к своему страху, обнаруживаю, что действительно похожа на рогатое животное.
— Нет. Мне нравится. — Он усмехается и поднимает ремень с пола. — Завтрак?
Я передаю ему ботинки.
— Уже полдень.
— Спасибо. Обед?
— Не-а, сначала в душ.
Мы расходимся на час и встречаемся в его комнате. Дверь распахнута настежь, в коридоре раздаётся французский панк-рок. Я потрясена, когда захожу внутрь и нахожу, что он привёл комнату в порядок. Кучи одежды и полотенец отсортированы для прачечной, пустые бутылки и пакетики из-под чипсов выброшены.
Он смотрит на меня с надеждой.
— Это только начало.
— Выглядит замечательно.
Комната действительно выглядит лучше. Я улыбаюсь.
Мы снова проводим день в городе. Попадаем на часть кинофестиваля Дэнни Бойла и снова гуляем вдоль Сены. Я учу Мурмаера, как правильно бросать камушки: не могу поверить, что он не знает, как это делать. Начинает моросить, и мы забегаем в книжный магазин напротив Нотр-Дама. Жёлто-зелёная вывеска гласит: «Шекспир и компания».
Мы поражены царившим в магазине хаосом. Орда клиентов топчется у стола, и куда ни глянь везде книги, книги и книги. Но не как в магазинах, где всё аккуратно организовано на полках, столах и торцовых рекламных стендах. Здесь книги валяются на шатких полках, падают со стульев и летают с провисших полок. Здесь картонные коробки, переполненные книгами, а около стопки на лестнице дремлет чёрная кошка. Но самая удивительная вещь в том, что все эти книги на английском.
Мурмаер замечает моё испуганное лицо.
— Ты никогда не была здесь прежде?
Я качаю головой, и он удивлён.
— Это место довольно известно. Эй, посмотри... — Он держит копию «Бальзака и портнихи-китаяночки». — Знакомо, а?
Я блуждаю в изумлении, наполовину волнении, что оказалась в окружении родного языка, наполовину испуге, боясь нарушить атмосферу. Одно неправильное прикосновение может уничтожить весь магазин. Он рухнет, и мы будем погребены в лавине пожелтевших страниц.
Дождь барабанит в окна. Я протискиваюсь сквозь группу туристов и исследую секцию беллетристики. Не знаю, почему я ищу его, но ничего не могу с собой поделать. Я проверю с конца. Кристи, Кэсер, Колдуэлл, Берроуз, Бронте, Берри, Болдуин, Остёр, Остин. Эшли. Джеймс Эшли.
Стопка книг моего отца. Шесть из них. Я тяну копию «Инцидента» в твёрдом переплёте и съёживаюсь от знакомого заката на обложке.
— Что это? — интересуется Мурмаер. Я замираю в шоке. Я даже не осознавала, что он стоял около меня.
Он берёт у меня роман, и его глаза расширяются от узнавания. Мурмаер переворачивает книгу, и автор усмехается нам с фото. Мой отец чрезмерно загорелый, а его зубы сияют фальшивой белизной. На нём лавандовая рубашка-поло, а волосы слегка развеваются на ветру.
Мурмаер поднимает брови.
— Я не замечаю сходства. Он чересчур красивый.
Я бормочу что-то от нервозности, и Мурмаер сжимает мою руку с книгой.
— Всё хуже, чем я думал. — Он смеётся. — Он всегда такой?
— Да.
Он открывает книгу и читает аннотацию. Я наблюдаю за его лицом с тревогой. Его выражение становится озадаченным. Я вижу, что он останавливается и что-то снова перечитывает. Мурмаер поднимает глаза на меня.
— Она о раке, — говорит он.
О. Мой. Бог.
— У этой женщины рак. Что с нею происходит?
Я не могу сглотнуть.
— Мой отец — идиот. Я же говорила тебе, что он полный придурок.
Мучительная пауза.
— И эти книги расходятся большим тиражом?
Я киваю.
— И люди наслаждаются этим? Они находят их увлекательными?
— Прости, Мурмаер.
Из глаз брызжут слёзы. Я никогда так сильно ненавидела своего отца, как сейчас. Как он мог? Как он смеет делать деньги на чём-то настолько ужасном? Мурмаер закрывает книгу и заталкивает обратно на полку. Берёт другою. «Вход». Роман о лейкемии. Мой отец в классической рубашке, первые несколько пуговиц небрежно расстёгнуты. Руки скрещены, но на лице та же нелепая усмешка.
— Он фрик, — говорю я. — Совершенный... эксцентричный фрик.
Мурмаер фыркает, открывает рот, чтобы что-то сказать, но тут замечает, что я плачу.
— Нет, Лив. Лив, прости.
— Извини. Ты не должен был это увидеть.
Я выхватываю книгу и убираю на полку. Другая стопка книг падает и приземляется на пол между нами. Мы опускаемся поднять их и ударяемся головой.
— Ой! — вскрикиваю я.
Мурмаер потирает голову.
— Ты как?
Я вырываю книги из его рук.
— Я нормально. Всё в порядке.
Я заталкиваю их обратно в шкаф и ухожу в дальний конец магазина, подальше от Мурмаера, максимально подальше от моего отца. Но несколько минут спустя Мурмаер уже снова был рядом со мной.
— Это не твоя вина, — спокойно говорит он. — Родителей не выбирают. Я знаю это как никто другой, Лив.
— Я не хочу это обсуждать.
— Тогда закрываем тему. — Он держит сборник поэзии. Пабло Неруда. — Ты его читала?
Я качаю головой.
— Хорошо. Поскольку я только что купил его для тебя.
— Что?
— Он включён в нашу программу на следующий семестр. Тебе и так бы пришлось купить его. Открой.
Сбитая с толку, я подчиняюсь. На первой странице печать. «Шекспир и компания, нулевой километр Парижа».
Я моргаю.
— Нулевой километр? Это тоже самое, что и нулевая точка?
Я думаю о нашей первой совместной прогулке по городу.
— Как в старые добрые времена, — улыбается Мурмаер. — Ладно, дождь прекратился. Пошли ещё куда-нибудь.
Я всё ещё молчу на улице. Мы пересекаем тот же мост, как и в первую нашу прогулку — я снова по внешней стороне, Мурмаер по внутренней — и он продолжает говорить за нас обоих.
— Я когда-нибудь упоминал, что ходил в школу в Америке?
— Что? Нет.
— Правда, в течение года. В восьмом классе. Это было ужасно.
— Восьмой класс ужасен для всех, — отвечаю я.
— Ну, для меня всё было ещё хуже. Мои родители только что разошлись, и мама вернулась в Северную Каролину. Я не был там с раннего детства, но я поехал с нею и попал в ужасную государственную школу...
— О, нет. Государственная школа.
Он толкает меня плечом.
— Другие дети были безжалостны. Они высмеяли во мне всё: мой рост, акцент, манеру одеваться. Я поклялся, что никогда больше туда не вернусь.
— Но американским девчонкам нравится английский акцент, — выбалтываю я не думая и молю, чтобы он не заметил мой румянец.
Мурмаер берёт гальку и бросает в реку.
— Не в средней школе. Особенно, когда парень ростом по их коленную чашечку.
Я смеюсь.
— Так вот, когда год закончился, мои родители нашли мне новую школу. Я хотел вернуться в Лондон, к приятелям, но отец настоял на Париже, чтобы приглядывать за мной. И вот так я попал в американскую школу.
— Как часто ты возвращаешься? В Лондон?
— Не так часто, как хотелось бы. У меня всё ещё есть друзья в Англии, и мои бабушка и дедушка — родители моего отца — живут там, так что раньше я делил каникулы между Лондоном и Шар....
— Твои бабушка и дедушка — англичане?
— Дедушка, но гранмэр француженка. А мамины родители, само собой, американцы.
— Ничего себе. Ты действительно человек мира.
Мурмаер улыбается.
— Говорят, что я больше всего похож на дедушку-англичанина, но это только из-за акцента.
— Не знаю. Я думаю о тебе больше как об англичанине. И ты не только говоришь, как англичане, ты внешне на них похож.
— Правда?
Он удивлён.
Я улыбаюсь.
— Дело в... нездоровом цвете лица. Я в хорошем смысле, — добавляю я, увидев его встревоженное лицо. — Честно.
— Ага, — искоса смотрит на меня Мурмаер. — В общем. Прошлым летом я был не в силах видеть отца и впервые провёл всё лето с мамой.
— И как всё прошло? Уверена, девочки больше не дразнили тебя за акцент.
Он смеётся.
— Нет, не дразнили. Ещё я вырос и перестал быть коротышкой.
— А я всегда буду чокнутой, как мой папа. Все говорят мне, что я пошла в него. Он такой же... чистоплотный, как я.
Он, кажется, действительно удивлён.
— А что плохого в чистоплотности? Я вот жалею, что плохо организован. И, Лив, я никогда не встречал твоего отца, но я гарантирую тебе, что ты на него совсем непохожа.
— Откуда ты знаешь?
— Ну, начнём с того, что он похож на куклу Кена. А ты красавица.
Я спотыкаюсь и падаю на тротуар.
— Ты цела? — Его глаза полны беспокойства.
Я отвожу взгляд, поскольку он берёт меня за руку и помогает мне встать.
— Всё хорошо. Отлично! — отвечаю я, стряхивая песок с ладоней. Боже, я чокнутая.
— Ты ведь замечала, как на тебя смотрят парни? — продолжает Мурмаер.
— Они смотрят только потому, что я всё время выставляю себя дурочкой.
Я поднимаю оцарапанные ладони.
— Вон тот парень смотрит на тебя прямо сейчас.
— Что?.. — Я поворачиваюсь и вижу, как на меня смотрит молодой человек с длинными тёмными волосами. — Почему он на меня смотрит?
— Думаю, ему нравится то, что он видит.
Я краснею, и Мурмаер продолжает объяснять.
— В Париже распространено признавать кого-то привлекательным. Французы не отводят глаза, как представители других культур. Разве ты не замечала?
Мурмаер думает, что я привлекательна. Он назвал меня красавицей.
— Гм, нет, — отвечаю я. — Я не замечала.
— Хорошо. Открой глаза.
Но я смотрю только на голые ветки, детей с воздушными шарами и группу японских туристов. Где угодно, но смотрят только на Мурмаера.
Мы снова останавливаемся перед Нотр-Дамом. Я указываю на знакомую звезду и откашливаюсь:
— Загадаешь желание?
— Ты первая.
Он озадаченно наблюдает за мной, словно пытается что-то понять. Он кусает ноготь большего пальца.
На этот раз я не могу ничего с собой поделать. Я думала об этом целый день. О нём. О нашей тайне.
Я желаю, чтобы Мурмаер снова провёл со мной ночь.
Он встаёт на красновато-жёлтую бронзовую звезду после меня и закрывает глаза. Я понимаю, что он должен пожелать здоровья своей матери, и чувствую себя виноватой, что сама не подумала об этом желании. Мои мысли только о Мурмаере.
Почему он занят? Сложилось бы всё по-другому, если бы я встретила его раньше Кэтрин? Сложилось бы всё по-другому, если бы его мама не была больна?
Он сказал, что я красивая, но я не знаю, был ли это комплимент кокетливого, дружелюбного ко всем Мурмаера, или личное признание. Я вижу того же самого Мурмаера, как и все остальные? Нет. Я так не думаю. Но я могла по ошибке принимать нашу дружбу за что-то большее, потому что я хочу, чтобы наша дружба была чем-то большим.