Мозг сошёл с ума. И вылетает первый стон от понимания, как же это пошло. Пошло сидеть на девушке и дрочить, стонать, пока она тобой руководит. Это грехопадение очередное. Пальцами шевеля, гладить половые губы. Клитор истязать. И стонать-стонать. Почти рыдать от того, что иглы удовольствия бегут по коже, жаля как черти что. Глотать слюну, потому что в горле сухость и только стоны. Бесшумные рыдания. Кира с ума сходит, пока слышит чужое дыхание рядом. Свои же пальцы стали ебучими врагами, потому что тянут узлы лишь сильней, не распутывая их совсем. Горит матка. Горит всё на свете. И кровь кипит, как будто в неё пустили яд инъекцией какой-то. Кира падает в тот ад, где Малышенко плотно обосновалась. А Виолетта Киру от своего плеча отрывает, чтоб смотреть. Чтоб смотреть и восхищаться, насколько та красивая в своём безумии, которое на вкус как страсть, огонь, пожар. Она видит, что Кира мучается. Получает удовольствие, но мучается. Пальцем выводит круги на бедре. Нежно-нежно, что у самой сердце щемит. Она смотрит пристально на то, как любимая в агонии своей купается. Смотрит, как та мучается, и хочет ей помочь. Хочет забрать ту возможность, которую сама же ей дала. Оборвать весь спектакль и дотронуться нескромно к ней самой. Сглатывает вязкую слюну, губы облизывает, которые сухие, как осенний лист. Она смотрит на чужое сумасшествие и пальцы руки свободной лишь сжимает, потому что сдерживается изо всех сил, что только есть. — Открой глаза. Посмотри на меня. Я хочу видеть, как тебе хорошо. Хочу смотреть прямо в твою душу, — и Кира слушается. И у Виолетты ухмылка на лице опять растёт, потому что она вертит ей как куклой кукловод. Она приказывает, а та лишь исполняет. И радость крутится волчком в душе. А Кира падает бесконечно долго. И не может всё упасть, мягко приземлившись. Прошло столько времени, а она свой мир другой получить во власть не может. Кончить не может, хотя организм не то что плачет смазкой. Он в рыданиях заходится. Все на исходе уже, а она не может. И слеза падает из глаза, катится по щеке. Для неё это унижение такое, что хуже не придумаешь. Стыд сквозь удовольствие в кожу врезается. И мысли возвращаются. Виолетта её за шею к себе притягивает и языком слизывает слезу и солёную дорожку. Конечно, понимает, что не так. В поцелуй затягивает, языком трахает рот чужой, больше не играясь. Она трахает так, как Киру бы трахала этим самым языком. И внутри у Медведевой гарь и копоть. Она сгорает, пока её языком имеют. — Давай, кончи. Я хочу увидеть финал этой пьесы. Только кончи, и я заставлю тебя кончить на паре, хочешь? Хочешь я сведу тебя с ума прямо на глазах у всего потока? Я могу отлизывать тебе, пока ты будешь писать конспект ебучий своим ровным почерком. Кончи, и ты всё это получишь, — и внутри взрывается тысяча петард. Она на иголки рассыпается, когда слышит эти пошлости и голос. Матку скручивает судорогой. И летит безмолвный крик по всей квартире. — Вот так это должно быть, Кирюш. Тихо, тихо. Всё хорошо. Ты не умираешь. Чуть-чуть сожми бёдра, и будет ещё круче. Вот так, да, хорошая девочка… — говорить это прямо на ухо, пока держит в своих объятиях. Кира понимает, что это ебучий рай — не ад.
