Ходить вместе на пары стало какой-то традицией. Покурить перед ними — это святое. Они не ходят за ручки. Не обнимаются так, будто лучшие друзья. Не целуются до обмороков перед однокурсниками. Они вообще ничего не делают для того, чтобы люди знали, что между ними есть какие-то чувства. Только тишина подтверждает, что больше не враги. Каждый раз одно и то же: приходят, курят и садятся вдвоём на одно и то же место.
Преподы тоже в шоке на самом деле, потому что быть такого не может, чтобы заклятые враги теперь не рвались в драку и не набивали друг другу лица до крови. Спокойствие воцарилось на целый месяц. Кира всё так же работала, а Виолетта пинала балду, потому что делать ей одной ничего не надо. Всё стало каким-то привычным теперь. Теперь Кира привыкла сидеть у Виолетты дома, делая домашку или работу. Или лежать с ней обнимая. Спать вместе иногда. Разговаривать по ночам по телефону. Иногда переписываться. Виолетта больше не топталась на дорожке чужих травм. Больше не ранила материю чужой души. Она теперь относилась бережно, как будто Кира ваза из стекла, которую только урони — и она превратится в стеклянную крошку, которую больше не соберешь, будто та — ебучий пазл. Кира на самом деле была благодарна. Была благодарна за то, что теперь между ними всё по-другому. На неё больше не наседает груз чужих требований. Виолетта замолкла, взяв на себя ответственность за их отношения и стараясь не рушить хрупкий мир. Она старалась быть такой, какой была когда-то раньше. Возможно, с Лизой она была такой. Кира же стала чуть мягче. Больше не рвала и не метала как злоебучий волк. Ей больше не хотелось убивать людей из-за того, что они не так повернулись или посмеялись. Враждебность будто бы куда-то исчезла. Будто бы не осталось той самой злости, что огнём ледяным горела в её глазах. Кира больше не шугалась от чужих прикосновений. Только лишь молчала и позволяла себе расслабиться в кои-то веки. Она позволяла трогать волосы и расчесывать их, когда они уже прилично отросли. Она не особо жаловала расчёски и могла с хвостом ходить неделями, лишь изредка его перезавязывая. Но Виолетта будто бы убирала ненависть к самой себе лёгкими прикосновениями, которые порождали ебучее тепло и таяние ледяной корки везде, где только можно. Кира только глаза прикрывала и старалась не замурчать как кот, которого пригрели наконец. Чувства искорками жили в сердце, грея его холодными ночами, когда кошмары пытались снова бежать и кусать за пятки. Но никто о них не говорил. Для них говорить о чувствах было чем-то чужеродным. Это не для них. Проще позволять самим себе обнимать друг друга и слушать биения сердец. Виолетта к Кире не лезла с сексом. Не старалась соблазнить как умела. Вообще ничего не делала для того, чтобы уложить Медведеву на лопатки. Решение было простым как дважды два. Виолетта просто решила для самой себя, что Кира сама должна попросить. Сама должна захотеть, потому что Виолетта не намерена быть насильником и кошмаром, который будет сниться во снах кому-то, пугая до дрожи и змей, что ползут по коже, притворяясь ебучими мурашками. Обнимать и целовать изредка она могла. Но позволить себе склонять к сексу — нет. Хотя иногда… Иногда она смотрела на чужой разрезанный язык и фантомно ощущала, как он проходится по её коже, слизывая шрамы с рук. Всё чаще и чаще она вспоминала чужие всхлипы и стоны, из раза в раз прокручивая их в голове как старый фильм или самое лучшее порно. Она старалась не вспоминать, но каждый раз одно и то же. Закусывать собственные губы, пока дрочишь дома, представляя стоны своей девушки. Всё чаще она у себя в голове повторяла одно и то же словосочетание. Моя девушка. Каждый перекатывала на языке эти слова, ощущая их сладость. И каждый раз, когда оргазм свой получала, представляла Кирины глаза и хриплый прокуренный голос, который душу и слух ласкал. Всё было таким эфемерно хрупким, что могло разбиться в любой ебучий миг. Становилось страшно, стоило представить только, что этого могло бы и не быть. Могло исчезнуть в любую минуту.
