GI: СинБедо / АльбеЦю

7

Вообще-то, все начиналось относительно неплохо. Можно сказать, что даже хорошо для первого раз. Потом перья сами по себе перестают слушаться, да и пергамент то там, то сям пропитывается кляксами. И, честно-честно, Син Цю понятия не имеет, что происходит.

Альбедо так терпелив, что писателю становится стыдно за каждую испоганенную букву. Кладя поверх его руки свою, художник смело мажет по бумаге чернилами. Глаза писателя неотрывно следят за движением, а мурашки молниеносно реагируют на выдох за спиной, пробегаясь по шее и забегая под ворот верхних одежд. Холодные родные руки с такой лёгкостью ведут за собой, направляют, плавно переходят с буквы на букву. Син Цю готов голову на отсечение отдать, что его возлюбленный совершенно не прилагает усилий.

— Попробуй сам, еще раз, — и Син Цю без лишних слов макает кисть в краску.

Альбедо не может отвести взгляд от столь трогательного вида возлюбленного: старается над каждой буковкой в белой рубашечке с закатанными рукавами, коленки красивые, немного заляпанные чернильными отпечатками пальцев, волосы, заботливо заплетенные в хвост умелыми детскими ручками Кли, выбиваются редкими прядями. Ну, какая нежность невообразимая. Он не знает, чего хочет больше: запечатлеть этот момент на бумаге или разрушить его мягкими поцелуями по всему, до чего получится добраться. Останавливает его, пожалуй, только тот факт, что для Син Цю слишком важная миссия обучиться каллиграфии, чтобы радовать своих фанатов изысканными подписями.

«Каллиграфия — искусство красивого письма — с давних времен считается чем-то сакральным и священным. Ее сравнивают с музыкой, только обращенной не к слуху, а к глазу» — первые слова писателя на вопрос, зачем же ему потребовалось обучение, да еще и с практически маниакальным блеском в глазах.

«Я, как писатель, просто обязан совершенствоваться во всевозможных аспектах! Таким образом, мне удастся нажить больше опыта, обогатить ум и воплотить больше замыслов на бумагу». А еще его и его спину нехило потрясли поездка в Инадзуму и многочасовые посиделки наедине со страданиями в виде автографов. Только в этом он никогда не признается.

«Выделяется несколько наиболее значимых видов изящного письма: азиатский, арабский и западный. Помимо них существует множество других вариаций: индийская, еврейская, армянская, тибетская, славянская и многие другие. Все они уникальны». Да-да, в теории ему равных нет. Син Цю выкидывает очередную исписанную страницу, проговаривая все, что знает о каллиграфии, словно старается восполнить ими отсутствие навыков, а после расстилается на столе безжизненной лужей.

— Я больше не могу, — по-детски хныкает писатель куда-то в стол. — Это выше моих сил.

Альбедо склоняет голову к плечу, будто изменив ракурс зрения, сразу найдет решение проблемы. Так, пройдемся по тому, что пройдено: Син Цю пытался в точности повторить его движения, потом они пробовали делать все на слух, то есть писатель просто выполнял команды по типу «вертикальная линия, горизонтальные линии посередине и над словом», только вот на более сложных словах это не работало. Теперь даже проектировка не работает.

Альбедо оказывается слишком зациклен на собственных мыслях и не замечает, что писатель уже не за столом, сгорбившись седьмой погибелью над неровными буквами. Его золотые глаза поблескивают просьбой, конечно, алхимик не может отказать. Он откладывает альбом на стол, полностью освобождая от лишних вещей, прежде чем его возлюбленный сядет к нему на колени и обнимет, тяжелым вздохом опаляя фарфоровую кожу.

— Завтра продолжу, — скорее говорит себе, чем алхимику, полностью расслабляясь в кресле.

— У тебя все получится, — заверяет Альбедо, прижимая к себе гибкое тело. Его рука заботливо скользит по волосам, попутно снимая заколки и распуская ленты, держащие их в путах. — Я помогу. У меня есть еще пара идей.