ментовская дочка, серьезно?

пятница - день изменений.

- Алсу, там в шкафу новые кухонные полотенца, принеси, пожалуйста. - Малика резала овощи для ужина, а справа, задумавшись стояла Алсу со стаканом воды в руках. - Алсу! - кудрявая, вопросительно выгнув бровь смотрела на дочь мужа.
- а? - Каримова стушевалась, поставила стакан на стол, и виновато подняв брови, посмотрела на Малику.
- полотенца. На верхней полке. В шкафу. В нашей комнате. - девушка посмеялась, наблюдая рассеянное поведение падчерицы. - чего задумчивая то такая? С Вовой там что-то? - она снизила тон, ведь Амир все ещё находился дома.
- нет. Нет, ничего. Полотенца? Сейчас. - она прокашлялась и вышла из кухни, пряча глаза.

Каримова зашла в отцовскую спальню, напротив кровати стояло два больших шкафа. Алсу открыла первый. На одной стороне шкафа на вешалках висели рубашки и брюки Гаяза. Два трепеля пустовало, ведь Гаяз ещё был на службе, и рабочая форма с погонами, соответственно на нем.
Девушка встала на носочки и вытянулась. Руки полезли на верхнюю полку в поиске полотенец.
Все было сложено аккуратно, Малика любила порядок, поэтому наводила его везде, где только можно.
Искать было сложно, Алсу едва получалось поднимать голову, чтобы рассмотреть новую стопку каких-то вещей.
На голову что-то свалилось, Каримова сжалась и опустила руки, подойдя к зеркалу. Это "что-то" все оставалось на голове.
Едва подняв взор она обомлела.

Старая папина полевая фуражка.

С нее начиналась карьера Гаяза, это первый элемент формы, который он взял в руки.

Она была ценна для него, по словам Малики он периодически доставал ее, примерял и вспоминал молодость. Прикасаться к головному убору кроме Гаяза никому было нельзя. Ни Малике, ни любимому сыночку, ни дочери.

Нельзя, и все.

Она поправила криво надетую фуражку и теперь козырек смотрел прямо.
Глаза девушки печальны, губы напряжены, а вздохи глубоки.
Она видела не себя, а молодого отца. Стало тоскливо. И почему он любит Амира больше? Почему все больше любят Амира?
Мысли поедали ее разум и туманили голову, из транса ее вывело лишь громкое покашливание, так и стремящиеся обратить на себя внимание.
Обеспокоенные глаза метнулись на дверь, но тело так и не повернулось. Смотрела Алсу через зеркало.

В дверном проёме стоял Гаяз, снимая новую фуражку уже с другими звёздами посередине.
- пап! Прости, прости! - она громко вздыхала, уже повернувшись к отцу лицом. - она сама на меня упала. - но руки не торопились снимать головной убор.
- Алсу. - голос не был строг, каким обычно его слышала девушка, а глаза не были равнодушными, какими были всегда при виде Алсу. Тембр казался сейчас совсем другим, если бы Каримова была с завязанными глазами, то никогда бы не подумала, что это говорит ее почти всегда злой отец. А глаза наполнены печалью? И виной?