Хижина Дяди Тома

ГЛАВА XXXIIIКасси

Том вскоре же понял, чего следует опасаться и на что можно надеяться, живя у такого хозяина, как Легри. Любая работа горела у него в руках, а по складу своего характера он был человек старательный и добросовестный. И со свойственным ему миролюбием Том решил, что усердный труд хотя бы в какой-то мере оградит его от преследований и мучений, а там – кто знает, может быть, ему удастся спастись отсюда.

Легри не мог не оценить своего нового невольника, но он испытывал к нему то смутное чувство неприязни, которое обычно возникает у всякого дурного человека к человеку хорошему. От Легри не укрылось, что Том осуждает его жестокое обращение с беззащитными рабами, а осуждение, хоть и молчаливое, неприятно чувствовать, даже когда оно исходит от подвластного существа. К своим товарищам Том относился с непривычными для них лаской и участием, и Легри злобствовал, видя это. Он купил Тома с тем расчетом, чтобы сделать из него впоследствии нечто вроде надсмотрщика и поручать ему все хозяйство на время своих отлучек. Но от невольника, занимающего такую должность, прежде всего требуется жестокость. Легри решил выработать в нем это ценное качество и через несколько недель приступил к выполнению своего замысла.

Как-то утром перед выходом в поле Том с удивлением заметил в поселке новую женщину, которая сразу обратила на себя его внимание. Высокая, стройная фигура, изящные руки и ноги, хорошее платье резко выделяли ее в толпе невольников. Ей могло быть лет тридцать пять – сорок, а лицо ее, которое, раз увидев, трудно было забыть, говорило о бурной, полной горя жизни. Чистый лоб, резко очерченные брови, правильный нос, прекрасная линия рта, горделивая посадка головы – все свидетельствовало о том, что когда-то эта женщина была очень красива. Теперь же лицо ее бороздили глубокие морщины, проведенные на нем страданиями и муками уязвленной гордости. Черты его заострились, кожа, обтягивавшая резко обозначенные скулы, отливала нездоровым, желтоватым оттенком. Но заметнее всего были в этом лице глаза – большие, сумрачно-темные, опушенные длинными черными ресницами и полные безысходного отчаяния. Дикая гордость и надменность сквозили в уголках губ, в каждом движении незнакомки, только подчеркивая страшный контраст, который являл собой ее взгляд, выражавший бесконечную душевную муку.

Кто она была, откуда взялась, Том не знал. Она выросла рядом с ним в серых предрассветных сумерках и, гордо подняв голову, зашагала в поле. Но остальные невольники, видимо, знали ее. Они оборачивались, поглядывали на эту женщину, явно взбудораженные ее появлением среди них.