Topanga.

театр.

Все знают Нильсон. У Нильсон серые волосы по плечи с немного отросшими темными корнями. Серые, потому что, глядя на мир монохромным зрением, делается вывод, что все черно-белые.

Нильсон шприцована поэзией, Нильсон сама Джульетта. Она соткана свирелью и бисеровым алмазом, она нежная и хрупкая, точно Джульетта.
Нильсон стоит на второй ступени школьной иерархии после Э-ли-ты. Ей хочется растягивать это мерзкое слово на языке, выдавая отвратительность сие социологического ярлыка.

Нильсон поступила в первый класс старшей школы. Нильсон знают, потому что у нее серые волосы и красивые глаза. Нильсон красивая.

Нильсон давиться стихами. Нильсон ослеплена прожектором, что выедает ее глаза под слоем стекол очков с большой оправой. Нильсон стоит на сцене и ей больше ничего не надо.

И Нильсон не выносит, когда настаивают.

— Я не буду участвовать в спектакле,— заявляет она президенту театрального кружка.— Ваш сценарий— сплошная халтура. Вы понятия не имеете о структуре, языке символов и гармониях Аристотеля.

И мистер Фраер с силой бросает свою толстую тетрадь на пол, а листки разлетаются, словно перья, в разные стороны. Он громко хлопает дверью и Нильсон понимает, что добилась своего.

Обернувшись на сцену с теперь ее труппой, удивленно уставившуюся на эту картину, Нильсон начинает командовать:

— Итак, кто за то, чтобы ставить «Ромео и Джульетта»?— мило спрашивает Нильсон, потому что знает, что «Дыхание​ (ответ Аристотелю)» они не потянут.

И все поднимают руки. И Нильсон широко улыбается, потому что теперь она руководит этими бездарностями.

Потому что Нильсон тот еще манипулятор.