О ком молчала Кит

Глава 6

Мне не было никогда так страшно.
Это странное чувство — бояться упустить из рук то, чего ты долго желал. Наверное, многим это знакомо. Особенно страшно, когда желаемое — человек — существо непредсказуемое, опасное.
Я никогда не испытывала такую сильную паранойю. Везде мерещился подвох, преграды и опасности. Алекс осчастливил меня лишь одним предложением, но что ему стоит этим же одним предложением растоптать все мое представление о любви? Самое главное, смею признаться, так как я не имею ни малейшего понятия об отношениях, я боюсь разочаровать Алекса. Вдруг скажу что-то не то? Или поведу себя слишком резко? Неизвестность — целая долина опасностей. Не хотелось бы быть брошенной... Но я и думать не могла, что сердце может так сильно биться. Восхитительное чувство полёта и легкого опьянения, как после шампанского, пузырьки которого нежно щекочут губы. Странно — зависеть от человека, как от наркотика, ощущать при этом ломку и ничего не делать. Если бы мне вчера сказали: «Кит, ты будешь девушкой Алекса!», я бы громко рассмеялась и ударила этого человека прямо в нос. Это было бы неправдой, однако сейчас, в эту секунду, я понимаю, что это самое, что есть настоящая правда. Алекс Харрис мой парень, и я счастлива!
Моя рука плавно тянется к мобильному телефону, с помощью которого мне удастся услышать бархатный голос Ала, но тут же замирает в воздухе, когда до меня доходят знакомые голоса. Пытаюсь их разобрать, словно детектив разыскивающий улики, и подхожу к двери, поправляя запутанный локон волос за ухо. Концентрируюсь.
— Нет, у меня сегодня свободный день, — говорит женский голос, а затем и второй, перебивая первый.
Словно удар молнии или великое прозрение, я узнала неожиданного гостя в нашем доме. Если этот человек навестил нас, значит: а) либо завтра конец света; б) наша семья едет отдыхать; в) кто-то умирает. Кэрри очень-очень редко приходит в свой родной дом. Многие соседи подшучивают над этой ситуацией, повторяя, что сестра гостья в собственном доме. Конечно же маме с папой неловко за эту обстановку, но Кэрри ничего не смущает. Она живёт по одному закону — плюнь на мнение других и живи для себя единственной. Может быть, так и надо. Мама говорит, что эта точка зрения эгоистов, папа молчит, сестра скандалит, а я пошла в папу, я тоже молчу. Наша семья напоминает мне городскую футбольную команду — каждый делает то, что хочет и выносит всем остальным мозг. Многие считают мою семью замечательной, доброй и дружной, однако, все совсем наоборот: папа ругается с мамой, мама возникает, и в итоге крайней остаюсь я. В голове пробегали мысли сбежать из этого дурдома, но проблема в несовершеннолетии и отсутствии карманных денег.
Дотянувшись рукой до своего легкого халата с подсолнухами, который мне подарила бабушка, я открываю дверь и торопливо иду в сторону голосов, что становятся все громче и громче. Ноги вяло отрываются от пола, пытаясь как-нибудь идти, но в данных обстоятельствах, это ходьбой назвать нельзя. Оставив позади коридор и гостиную, я приползла на кухню, где мама разбирала продукты, бормоча под нос, а сестра ела зеленое яблоко, похрустывая почти как кролик. Они обе бросили на меня свой взор, только мама короткий, ибо была занята делом, а Кэрри оценивающий. Я не видела сестру недели две, и за это время она успела постричься и загореть. Её каштановые волосы красиво уложены, как в рекламах шампуня для восстановления секущихся концов, губы, по природе тонкие, но из-за косметики напоминают две небольшие сосиски, а лицо полностью в пудре, словно сестра в ней принимала душ. Кэрри поправила синюю рубашку и расплылась в улыбке. Нет, вряд ли она рада меня видеть. Мы с ней слишком разные, поэтому все время грызёмся, будто кот с собакой.
— Кит, что с твоей головой? — насмешливо произнесла сестра, переводя глаза с моего опухшего лица на воронье гнездо.
Если бы было другое положение, я бы непременно начала препираться с сестрой, но сейчас нет никаких сил и настроения на это. Чувствую себя выжитым лимоном, вокруг которого собрались мошки. Так и ничего не ответив, по привычке поправив очки, я отодвинула стул и присела напротив сморщенной гримасы Кэрри. Мама наконец закончила с пакетами. Сегодня она выглядела более энергичной, чем на предыдущей неделе. И все же я подозревала женщину в чём-то... Нет, это не убийство или ограбление и не штрафы за неправильную парковку, а что-то иное. Женщина слишком часто сидит дома. Неужели мама ушла с работы или её уволили? Тогда возникает ряд вопросов: почему? Когда? За что?
Спросить напрямую? Да, думаю стоит.
— Мам, — откашлялась я, — у тебя сегодня выходной?
Женщина не спешила с ответом, она, подпевая мелодию под нос, одной рукой мешала ложкой турку с кофе и другой настраивала режим огня. Кэрри не вмешивалась, сестра уткнулась в свой мобильник, печатая кому-то сообщение. Надеюсь, жениху. Ха, ладно, у неё нет даже парня, о каком женихе вообще может идти речь?
И сейчас, сидя в неловкой и нарастающей тишине, я убедилась, как мои родные далеки от меня. Они будто чужие. У нас нет общих занятий, мы не проводим вместе уикенды, ибо папа либо едет на рыбалку, либо на корпоратив, а мама ходит в гости к своим подругам, которые всем сердцем меня раздражают, либо ей просто не хватает на меня времени, ведь у неё за плечами миссии «Операция вымыть всю посуду, «Захват глажки», «Оккупировать дом половой тряпкой», «Суп а-ля суп». О сестре промолчу — я для неё слишком мала, чтобы ходить с ней гулять, или ещё какое-нибудь бредовое оправдание... Как не чувствовать себя одинокой, когда всем вокруг на тебя плевать? Каждый живет своей жизнью, не думая о близких. Дети мисс Крисберг, словно отражение моей семьи. По телу прошла дрожь, мне стало вдвойне неуютно. В собственном доме чужой человек. Будто старая пыльная мебель, вот кто я.
— Можно сказать и так, — отвечает спустя, наверное, вечность мама. Она наливает чёрную жидкость в белые кофейные чашки и начинает накрывать на стол.
Больше всего на свете не выношу, когда спрашиваешь у мамы о сладостях, а она в ответ «ничего нету, прости», но потом видишь целую гору конфет. Зачем так делать?! Даже прямо сейчас! Перед глазами шоколадные печенья и коробочка конфет с орехом, когда мама убеждала в их отсутствии. Или она их купила сейчас? Все равно обидно, знаете ли... Для сладкоежек это очень важно.
— Скажи хоть раз в жизни правду, — мне стало от чего-то грустно, — тебя уволили?
Женщина, садясь за стол, округлила глаза и удивленно улыбнулась. Не могу понять, это актёрская игра или правда? Боковым зрением замечаю, что Кэрри убрала мобильник и обеими руками ухватилась за кофейную чашку.
— Кит, вообще-то у меня отпуск.
Класс, теперь я чувствую себя полной дурой. Мой рот продолжает быть открытым и из него не вылетает ни одно слово. Мама с Кэрри принялись обсуждать последние новости и поедать конфеты, будто меня здесь нет. Да уж, невидимка. В сердце от этого стало зябко. Однако, если сделали больно, делай вид, что тебе все равно. Играй в счастливого человека, которого почти довели до края обрыва. Люди жестокие. Им абсолютно нет дела до чужих чувств, они всегда думают только о себе. Я хочу быть хорошей в этом дерьмовом мире. Надеваю на себя маску правильной девушки, отстаивающей своё мнение и взгляды. Пытаюсь хоть что-то починить в людях, как они сразу же ломаются. Что же я делаю не так?! Знаете как сложно играть роль сильной девушки? Быть примером для остальных, быть хладнокровной тварью. С четырнадцати лет я участвую в акциях, в забастовках или даже в бунтах. Бывало, что я и сама их создавала. Таким образом, мне удалось спасти бродячих собак, которых хотели отлавливать и усыплять, помогла дому престарелых, детскому дому; теперь все мои игрушки у этих детишек. Я хочу и помогаю всем, но, когда помогут мне? Пора бы уже понять, что всем плевать на мои проблемы...
— Кит! — слышу раздвоившийся голос. От неожиданности я вздрогнула, а сердце неимоверно начало биться. Две пары глаз уставились прямо на мое побледневшее лицо, наверное, пытаясь понять где я витала. Мама выдохнула и из неоткуда достала две маленькие бело-синие упаковки с... линзами? Да, это точно линзы. Я быстро перевожу свой туманный взгляд на маму и Кэрри, стараясь распознать их цели и действия. Сестра радостно улыбнулась, обнажив даже свои зубы. Я смотрю на две упаковки линз как на самого злейшего врага. Но почему? Что не так? Устало выдыхаю.
— Классно, да? Ты же раньше хотела линзы, и вот наконец они перед тобой, — комментирует мама.
Да, это правда. Я всегда хотела ходить без очков, потому что комплексовала, потому что ненавидела себя, однако сейчас... Ничего не чувствую: ни радости, ни счастья, ничего, лишь полное равнодушие.
— Это мой тебе подарок! — не выдерживает и признаётся Кэрри, по-детски улыбаясь. Видимо сестра ждёт реакции и слов безмерного благодарения, типа: «Ой, Кэрри, ты лучше всех! Как я тебя люблю! Спасибо, спасибо, спасибо! Ты самая лучшая сестра на свете!», а вместо этого получает мое застывшее лицо с непонятной эмоцией. Собираюсь с духом и произношу:
— Спасибо конечно, — это прозвучало отрывисто, — но я не буду их носить.
Лица родных внезапно почернели. Улыбки уступили место удивлению. Наверное, думают что не так с подарком, но по правде, сюрприз удался... бы годик назад. За столь короткое время мне удалось в корне измениться, в хорошую или в плохую сторону пока что непонятно. Наблюдаю за изменениями лица сестры; она как будто поэтапно начинает грустить, такую теорию доказывают мне её уголки рта и морщины на лбу. Мама легонько отпила горячий кофе и безмятежно взглянула на меня.
— Ты же так хотела линзы. Ныла, что некрасивая в очках, что все смеются, что в линзах лучше, — вспоминает женщина минувший год, и сестра поддакивает, повторяя «да, вот именно».
Выпрямившись, я перекинула ногу на ногу, почесала нос и стала думать. Думать — очень опасное занятие, особенно, когда человеку грустно. И все же, я стала думать. Год назад, два, три, во мне крепко сидел вирус — низкая самооценка, и по сей день мы с ней хорошие товарищи. Мне ничего в себе не нравится: овал лица, нос, брови, бантиковидные губы. Есть у меня одна традиция: вставать по утрам, подходить к зеркалу, всматриваться и произносить заветные слова: «Какое же я дерьмо». Родители считают, что если так все время говорить, то так и будет. Думают, меня это остановит. Однако нет, я буду считать себя уродкой, пока не сделаю пластическую операцию. Моя внешность — причина всех невзгод.
— Гм, — кашлянула я, подняв одну бровь, — ну-с, просто раньше я думала о том, что подумают люди, а сейчас мне плевать на них.
— И что же так на тебя повлияло?
— Ничего сверхъестественного, по крайней мере, душу дьяволу не продавала.
Сестра схватилась за первую попавшуюся конфету и с удовлетворением взглянула на фантик.
— О, моя любимая, — сказала Кэрри и развернула красивую «одежку» конфетки.
— Кит, ты можешь носить линзы не каждый день. Без разницы. Кэрри очень старалась, хотела тебя порадовать, — мама ласково улыбнулась. Видимо женщина горда своей старшей дочерью, а младшая, как всегда, больше выделывается и капризничает.
— Да, а то все время надутая ходишь, — фыркает сестра, — мам, у твоей дочки есть ужасная привычка приходить ко мне на работу и ни с кем не здороваться. Она как терминатор. Ужас просто.
Меня охватывает злость. Я прямо-таки чувствую какое-то острое движение в солнечном сплетении. С одной стороны очень обидно, а с другой зверски неприятно, но честно. Кэрри любит утрировать, практически, все на свете. И это неправда, ну, не полностью... Просто порой я забываю здороваться, просто-напросто забываю. А сестра за это меня всегда ругает и пытается пристыдить, совсем не вспоминая, что я человек и у меня тоже есть чувства. Конечно на все её замечания мне приходится делать вид, что все равно, но по чистой правде, каждый раз мое сердце краснеет вместе со мной. Становится противно и печально, ибо делаю это не специально.
Пока я думала о своих чувствах, Кэрри наглядно демонстрировала мою походку «женственность не для Кит» и рассказывала маме о том, как я все время ною. Черт, они не видят, как мне плохо? Зачем делать так больно? За свою жизнь я поняла одно: больно делают все, но особенно больнее близкие. Казалось бы, родные люди, но на деле, самые далекие. От этой картины, в которой сестра и мать смеются надо мной, я резко встаю со стула и направляюсь к выходу из кухни, ибо чувствую, что не сдержусь и устрою скандал столетия. Вновь пришлось скрыть обиду, опять пришлось повести себя некрасиво, чтобы уберечь сердце и гордость.