Traum

Vier

  Намджун его вновь чувствует. Только в этот раз на этих простынях, пропитанных приторной ванилью, потом и следами чужой похоти. Поздно. Слишком поздно, чтобы избежать роковой ошибки, чтобы дать себе второй шанс. Монстр внутри ловит его присутствие за миг до Намджуна, сразу подбирается, пусть и запоздало, но об опасности предупреждает.

Альфа замирает, игнорируя недовольное лицо омеги под собой, медленно оборачивается через плечо, встречается лицом к лицу с неизбежным. Чимин всё так же стоит у двери и смотрит. Смотрит так, что Намджуну бы в пору грудную клетку вскрыть, достать своё сердце и на блюдо перед самим дьяволом положить, пусть только время отмотает, пусть сделает так, чтобы омега этого не видел. Намджуну этот взгляд теперь навеки запомнить, с горечью и разочарованием на дне этих глаз изо дня в день жить. Он давно не верит в сказки, в торг — будь то с высшими силами или с нечистью — знает, что сделанного не исправить, а корить и ругать себя он потом успеет. Он отодвигается от омеги, тянется за брошенным на пол полотенцем, чтобы прикрыться, но Чимина на пороге и след простыл. Намджун срывается следом, ловит его за три шага до выхода, одной рукой придерживает обмотанное вокруг бёдер полотенце, второй за локоть лицом к себе разворачивает. Только вновь в его глаза посмотрев, понимает, что сказать ему нечего.

Чимин заслуживает правду, но она в Ребелионе под толщей земли погребена, в одном гробу с Юонгом лежит. Намджун её и не вытащит, он один это бремя нести будет — омеге это вряд ли под силу. Травмировать и так после сегодняшнего травмированную психику не хочется вовсе. Хочется прижать его к себе, обнять, сказать, что готов перед ним на колени встать, что любит всем своим израненным сердцем, до самой могилы любить будет. А вместо этого только смотрит в эти глаза, полные невыплаканных слёз, из всех подбрасываемых сознанием слов всё правильные выбрать старается. Вот только всё правильное — это обычно ложь. Самую суть, истину люди в себе прячут, поглубже закапывают, сами же бирку «неправильное» вешают.

Намджун знает, что молчание ужасно, что Чимину нужны ответы, и пусть он одним взглядом о прощении молит, омега этого не понимает, вновь вырваться пытается.

— Ты не должен был этого видеть...

— Не должен был, — надломленно отвечает Чимин, из последних сил сдерживается, чтобы не разрыдаться. Ему и нельзя, ему нечем эти слёзы оправдать. А их оправдывать обязательно надо хотя бы перед собой. Раз уж Намджуну его в бешеном ритме при нём заходящееся сердце не показать, правду о том, что он всем своим естеством в него влюблён, не рассказать, то лучше и не плакать. Намджун молодой, сильный альфа, который может спать хоть со всеми омегами города, он не приносил Чимину присягу верности, да он вообще его, кроме как за ребёнка, по-другому не воспринимает. Чимину в одиночестве потом эти слёзы глотать, обиду из сердца на подушку изливать.

— Я некрасивый? — сам не знает почему спрашивает, даже на цыпочки встаёт, пристально в чужие глаза всматривается. Чимину кажется, это вопрос жизни и смерти, кажется, что от ответа альфы всё его будущее зависит, но тот молчит, будто вопроса не понимает.

— Можешь не отвечать, — опускает глаза омега, смирившись с замешательством на чужом лице. — Я это и так знаю.

Он резко его отталкивает и бежит к лифту. Намджун не успевает сориентироваться, прибитый к полу вопросом омеги, так и стоит, за исчезнувшей за дверцами лифта тёмной макушкой наблюдает.

Альфа возвращается в спальню, выставляет явно недовольного таким раскладом дел омегу и прикуривает сигарету. Долго на коробочку на полу смотрит, а потом подходит и подбирает. Поздно понимает, что даже не узнал, на чём Чимин приехал, как до дома доедет. Пару секунд в руке синюю бархатную коробочку вертит и только потом открывает. Намджун галстук к носу подносит, лёгкий аромат персика чувствует, на ладонь его наматывает, уже знает, что всегда с собой носить будет. Он возвращается к окну, лбом к толстому стеклу прислоняется, смотрит на ночной город внизу и недавний короткий диалог вспоминает.

«Некрасивый». Да как он вообще посмел так о себе подумать. Намджун горько усмехается, вновь глубоко затягивается, будто едкий дым, заполняющий лёгкие и обжигающий глотку, поможет унять злость на себя. Самый красивый из всех, кто доселе рождён в этом мире. Красивый настолько, что Намджун за последние месяцы впервые только пару минут назад позволил себе смотреть прямо на него, прямо в глаза, потому что пресловутое «дух захватывает» — это именно про Чимина. Намджун при нём даже дышит с трудом, на ногах еле стоит, пробивающее грудную клетку сердце кое-как на месте удерживает.

Ему всего четырнадцать, но один его взгляд, и у взрослого альфы истомой внутренности наполняются. С Чимином не думается о пошлом, да и Намджун себе запрещает. С ним думается о весеннем утре, белых простынях, лепестками роз усеянных, о желании прикоснуться к его бархатной коже, просто провести по ней подушечками пальцев, не спать, только за его сном наблюдать, восхищаться от каждого взмаха ресниц, от каждого его вдоха умирать. Этот ребёнок в Намджуне сотню чувств и эмоций вызывает, но все они в итоге к одному «защитить» приходят. Не защитил. Позволил Чимину увидеть свою худшую сторону, даже пытаться оправдывать себя не будет.

«Некрасивый». Как объяснить этому ребёнку, что именно из-за его красоты и войны бы развязывались, и мир бы заключался, что Намджуну век искать — красивее не найти. Он как произведение искусства, и вместо того, чтобы его в пуленепробиваемом стекле, обмотанном последними новинками систем безопасности, держать, Намджун не уберёг, не досмотрел. Сам лично первую глубокую рану нанёс.

Окурок отправляется в пепельницу, сразу поджигается вторая сигарета. Как Намджун с этим справляться будет, он не знает, он омегу к себе ни как брата, ни как любимого прижать не может. Хотя в таких случаях, как недавний, даже слов не нужно — объятия бы уже помогли. Он бы через прикосновения насколько им одержим показал, своим сердцем бы и его согрел. Намджун защищает его от страшной правды и погибает сам. Будет защищать до последнего, за это и умереть не страшно.