Назначенная встреча

2

Проснулся я как всегда рано. И даже удивился, сообразив, что после ночного разговора мне совершенно ничего не снилось. На душе было спокойно. Выпив утренний кофе и убедившись, что моя гостья спит, я оделся и отправился на улицу. Во дворе орудовал метлой старик Филч, пуская колечки сигаретного дыма. Увидев меня, он обрадовался, как радовался всем старожилам. Ничто не мешало мне выкурить утреннюю сигарету в его компании. — Дымишь? — спросил я вместо приветствия. — Да... — протянул Филч, отрешённо рассматривая тлеющую кучу листьев. — Ты чего сегодня такой задумчивый? — поинтересовался я, принимая у него из рук тлеющую палочку и прикуривая от неё. — Да... Передачу смотрел по телевизору. — О чём? — Про писателя Стивена Кинга. Слыхал? — Да откуда мне, — прикидываюсь я. Изображать среднестатистического жителя шотландской глубинки привык уже давно. Как только стал таковым. — Говорят, тоже дворником был. — И Джордж Майкл. — Тоже дворник? — удивляется Филч. — Певец. — Смотри-ка... Надо же! Вот я думаю, Люциус, может, и мне начать книжки писать? — Правильно, — поддерживаю я беседу. Подшучивать над старым дворником почти забавно. Усмехаюсь: — О чём? — А чего ты усмехаешься, — обижается Филч и кивает на дом. — Хотя бы о жильцах наших. Я ведь о вас-то всё знаю. Я отмалчиваюсь, кивком давая понять, что внимательно слушаю. Филч принимает почти театральную позу и вещает: — Вот, например. Приходил вчера человек в пятую квартиру. Спрашивал хозяина. Живёт ли. До меня не сразу доходит, что приходили по мою душу. Невежливо перебив Филча, интересуюсь: — Что за человек? — По национальности, похоже, русский, — всё также театрально излагает дворник. — Говорил, ты знаешь, где его надо искать. Утренние добродушие и спокойствие как рукой сняло. День из хорошего моментально превратился в отвратительный, а настроение — в кровожадное. — Что ж ты мне раньше не сказал? — кажется, моя интонация Филча напугала. Уже без всякой театральности он растерянно развёл руками и даже начал еле уловимо заикаться: — А как, как же это я раньше мог зайти... У меня же это, костюма нету. А у тебя же там девушка завелась. Со вчерашнего вечера. Слушая вполне искренние, но шутливые оправдания, я старательно пытался не сотворить какую-нибудь глупость. Очень хотелось что-нибудь сломать. На худой конец, шарахнуть кулаком по столу. Но стола во дворе не было. Пришлось раздражённо бросить окурок в кучу палой листвы и, не прощаясь, отправиться к машине. Уже закрывая дверцу, я услышал последний то ли вопрос, то ли восклицание Филча: — Красивая?! Катафалк завёлся сразу. * * * В квартире было тихо. Только всё так же противно тикали часы. День обещал быть солнечным. Выбравшись из кровати и заглянув в ванную и на кухню, я пришла к выводу, что хозяин дома ушёл по своим делам. Обнаруженная на зеркале записка подтверждала мою гипотезу и гласила "Ваш автобус будет вечером. Заеду. Люциус". Зеркало оказалось порядком запылённым. Впрочем, неудивительно. Вряд ли замкнуто живущий холостяк на катафалке регулярно натирает зеркала в своей квартире. Вернувшись в комнату, где провела ночь, я внимательно осмотрелась и поняла, что прошлым вечером не заметила много интересных деталей. Например, что окна завешаны отрезами обоев. И не похоже, что от солнца. Стопки книг, какие-то бумаги. На кухне обнаружился цветок в горшке с твердокаменной землёй. Его я тут же полила, но уверенности, что это поможет, не ощутила. Вообще квартира выглядела как после ремонта или спешного переезда. А может, всё сразу. И ни намёка на женское присутствие. Хотя, будь у него спутница жизни, я бы здесь не ночевала. Вспомнился наш ночной разговор. Точнее, мой монолог. Скорее всего, я никогда не узнаю, что сделало Люциуса таким. Но я могу отблагодарить его за помощь и за ночлег не только деньгами. Под пристальным взглядом кота я, вооружившись шваброй и тряпками, приступила к уборке. Едва я сняла первый лист обоев со стекла, в комнату хлынуло осеннее солнце, делая обстановку не такой унылой. В попытке дотянуться до следующего, я опёрлась на стопку папок, сложенную на подоконнике. Не сразу, но две верхние всё-таки выскользнули из-под руки. Из них выпали какие-то бумаги и несколько фотографий. Собираясь убрать всё как было, я подняла снимки и оторопела. Вот Люциус в дорогом даже на вид костюме и галстуке-бабочке жмёт руку какому-то представительному господину. Похоже, снимок был сделан на какой-то деловой встрече. На другом — тоже Люциус, стоящий рядом с серебристым Bentley. На третьем фото Люциус был запечатлён в обнимку с очень красивой женщиной. Глядя на улыбающуюся и определённо счастливую на тот момент пару, я наконец поняла, ЧТО превратило жизнерадостного мужчину в угрюмого нелюдимого затворника. А ещё, что с его бывшей женой мне не сравниться... * * * Войдя в квартиру, я не сразу понял, что изменилось. Из комнаты доносилось бормотание телевизора: радостный ведущий толкал речь на заданную тему. Значит, Гермиона, чтобы не скучать, включила развлекательный канал и дожидается, пока я отвезу её на вокзал. В ванной комнате лилась вода. Судя по всему, квартирантка приводит себя в порядок. Но дело явно не в телевизоре... Только поравнявшись с зеркалом, я всерьёз насторожился. Нет, оно по-прежнему отражало меня, но уже как-то по-другому. Оглядевшись внимательнее, я понял, что моя гостья решила проявить неуместную инициативу и сделала основательную уборку. Не просто помыла пол и протёрла пыль, но и порядок навела. Да ещё и сняла обои с окон. На фоне утренних известий от Филча старые снимки, одиноко лежащие на кровати, стали последней каплей. Всё. Моё благородство, терпение и гостеприимство иссякли. Сначала выскажу этой нахалке всё, что думаю о её ужасающей манере наводить порядок в чужих домах и совать нос в чужие дела, а потом свезу на вокзал. Пусть катится. Хоть в Лондон, хоть к чёрту! Как раз в эту минуту за спиной скрипнула половица и раздалось покашливание. Уже с трудом контролируя поднявшуюся ярость, я медленно обернулся. Передо мной стояла вышедшая из ванной и улыбающаяся Гермиона, обмотавшаяся полотенцем. Окинув её крайне недружелюбным взглядом я, всё ещё держа в руке фотографии, задал интересующий меня вопрос: — Кто вам дал право трогать мои вещи? Улыбка моментально померкла, но девушка не растерялась: — Право каждой женщины убираться и готовить просто потому, что она женщина. Ответ разозлил меня ещё больше, и я уже не пытался это скрыть: — На запертые шкафы это тоже распространяется? — Это само выпало! — совершенно по-детски пытается оправдаться она. — Само?! — растерявшись от такой наглости, я делаю шаг назад. Гермиона, не желая сдавать позиции, шаг вперёд: — Да, само! — Ну конечно! — ни намёка на раскаяние в её голосе я не слышу, а отчаянная барышня продолжает совершенно учительским тоном отстаивать свою, неприемлемую для меня, точку зрения: — Вы не доверяете людям. Это очень пагубная привычка! — Зато вы слишком доверчивы, — меня уже несёт, но останавливаться не собираюсь. Раскаиваться не буду. Не в чем. Это она за каким-то Мерлином полезла мыть окна и перекладывать вещи в чужой квартире. За что сейчас и получает. — Ну а теперь, когда баланс сил в природе восстановлен, валите из моего дома. Как ни странно, моя яростная отповедь не произвела должного впечатления. Инстинкт самосохранения у неё отшиблен что ли? Вместо того чтобы по-быстрому одеться и слинять от разъярённого мужчины на другой конец мира, Гермиона складывает руки на груди и, даже не пытаясь переодеться из полотенца в нормальную одежду, застывает напротив меня с решительным выражением на лице а-ля "Я никуда не пойду". Подозревая, что просто так от неё не отделаться, решаю ускорить процесс и прибегаю к невербальной демонстрации — беру со стула её саквояж и бесцеремонно бросаю на пол в коридоре. Такое в дополнительных комментариях точно не нуждается. Обернувшись, обнаруживаю на лице мисс Я-лезу-не-в-своё-дело потрясающую смесь эмоций: обида, злость, уверенность в собственной правоте, возмущение. Последнее берёт наконец верх. Припечатав меня безапелляционным и совершенно справедливым: — Хам! — Гермиона, схватив свои пожитки, отправляется одеваться. Что ж, результат достигнут. * * * Я не успеваю порадоваться её скорому уходу. Мне на плечо обрушивается чья-то рука и раздаётся задорное "Хэнде хох!". Если что у меня и осталось от прошлого, то это рефлексы. Поэтому я моментально оборачиваюсь, бросив снимки, и впечатываю нежданного гостя в книжный шкаф, стоящий у дверей. Гермиона испуганно вскрикивает. Ещё бы! От меня сейчас можно всякого ожидать. Шкаф от удара пошатывается, сбрасывая нам на головы кипу старых пожелтевших газет. Они разлетаются пышным веером, из-под которого доносится сдавленное, но восхищённо-примирительное: — Оп-а! Убил! Узнаю нашего Чингачгука! — и я понимаю, что каким-то ветром в мой дом занесло старого друга. Одного из немногих моих друзей из жизни, которой больше нет. — Уолден Макнейр! — я невероятно счастлив его видеть. Помогаю подняться и от души обнимаю. Уолден при этом радостно сообщает, что тоже доволен встречей, пусть и весьма своеобразной, ощутимо похлопывая меня по спине. Рука у него всегда была тяжёлой. — Сколько же мы не виделись? — спрашиваю я. Уолден не отвечает, восторженно делясь наблюдениями: — Старина, ну тебя годы не берут! Ты всё крепче и крепче! — он начинает собирать газеты с пола, а я понимаю, что в нескольких шагах стоит Гермиона, по-прежнему замотанная в полотенце, прижимая к груди свою одежду. Значит, она всё видела, и скрыть её присутствие уже не выйдет. Придётся как-то выкручиваться, хотя врать старине Макнейру не хочется. Он эту ложь ничем не заслужил. Пока Уолден с извинениями поднимает бумаги, я присаживаюсь на стоящий тут же стул и предлагаю: — Проходи, гостем будешь! — Да я уже как бы вошёл, — усмехается Уолден. — У тебя тут всё нараспашку: заходи, кто хочешь, бери, что хочешь. Я поднимаюсь и забираю у него из рук поднятые газеты. Несмотря на радость встречи, ситуация становится всё несуразнее. Особенно после того, как мой друг детства обращает внимание на Гермиону. Пытаясь его отвлечь, спрашиваю: — Ну как сам? Наших кого-нибудь видел? — О, а это ты у них сам узнаешь! — Уолден бесцеремонно тычет мне в грудь пальцем. — Значит так: в пятницу. В "Трёх мётлах". В восемь часов вечера сбор класса. И смотри, если ты не придёшь... — по старой нашей традиции он делает пару выпадов, а я уворачиваюсь от шуточных ударов, — клан Белой Медведицы тебя проклянёт! — Да приду обязательно! — усмехаюсь я, краем глаза замечая, что Гермиона, которая почему-то так никуда и не делась, аккуратно поднимает свой саквояж с пола. Уолден, покосившись на мою гостью, выдаёт наконец приветственное "Здрасьте". Она же чуть принуждённо, но достаточно искренне улыбается ему в ответ и по-прежнему молчит. Вчера бы так. — Люциус, слушай, ну ты хам, — второй раз за день награждает меня этим эпитетом Макнейр. — К тебе из Австралии друг приехал, а ты его с женой не знакомишь. Нарцисса, если не ошибаюсь? — уточняет он, слегка понизив голос. Чёрт! Вот и началось именно то, чего мне так хотелось избежать... Теперь и правда придётся выставить случайную знакомую за жену, на которую она совсем не похожа. Ох, как же не хочется врать. Но сказать правду язык не повернётся. Слишком эта правда горькая и страшная. Главное, сохранять более-менее подходящее к случаю выражение лица. А то Макнейр со свойственной ему наблюдательностью запросто может углядеть что-нибудь не то. — Не ошибаешься, — отзываюсь я и, стараясь не встречаться с Гермионой взглядом, от души хочу, чтобы она мне помогла сейчас. Как я помог ей вчера, не бросив у "Кабаньей башки". — Нарси, познакомься, пожалуйста: это мой близкий школьный товарищ, я тебе о нём очень много рассказывал. Я отступаю в сторону, боясь взглянуть на присутствующих. Не припомню даже, когда в последний раз разыгрывал такой дурацкий и бессмысленный фарс. А главное, не припомню, когда мне было последний раз так стыдно перед женщиной. Сначала нагрубил, теперь вот заставляю поддерживать собственную ложь... Впрочем, она всё равно сегодня уедет. А с собой я как-нибудь разберусь, мне не привыкать. Однако даже эти мысли не в состоянии побороть дурацкий страх, что Гермиона сейчас будет всё отрицать и расскажет правду. И только когда Уолден, чуть поклонившись, протягивает ей руку и представляется, я с облегчением понимаю, что Гермиона, вопреки всем ожиданиям, мне помогает и, совершенно искренне улыбаясь, пожимает ручищу Макнейра со словами: — Очень приятно. Пока, изображая галантного кавалера, Уолден целует ей ручку, я удостаиваюсь отчаянного взгляда, в котором недоумение и настойчивая просьба подсказать, что делать дальше. Если бы я знал!.. Едва успеваю сообразить, как выкручиваться, а мой друг задаёт следующий вопрос, от которого мне становится совсем плохо: — А где детишки? Гермиона опять ищет во мне хоть какой-то намёк на подсказку, но кто бы мне сейчас помог! Словно услышав мой мысленный вопль, девушка подбрасывает мне реплику: — Хороший вопрос! — даже при её невозмутимо радостном выражении лица звучит это всё равно растеряно. Впрочем, этих секунд мне хватает, чтобы немного прийти в себя. Наградив её выразительным взглядом из серии "Не переигрывай!", отвечаю вполне логичное: — У бабушки. — Да, — радостно соглашается моя невольная сообщница, кивая для вящей убедительности. К счастью, Уолден не замечает наших переглядываний. Или делает вид, что не замечает. Но поступившее от него предложение: — Ну тогда, может, как-то по пятьдесят? — оказывается очень кстати: мне нужно хотя бы на минуту остаться одному и подумать. Бросив через плечо: "Я сейчас", — натурально сбегаю за бутылкой на кухню. Вслед несётся Макнейровское: — А можно и по сто пятьдесят. У меня там это, такси! Наверное, мне должно быть стыдно за то, что я бросил Гермиону расхлёбывать всю эту кашу, но собраться с мыслями просто жизненно необходимо. Иначе доиграть до конца просто не хватит сил. Не думал раньше, что подобная ситуация так выбьет меня из колеи. Обычно я полностью контролирую и себя, и события. Вот только с появлением Гермионы всё летит к чёрту: и самоконтроль, и моя кое-как налаженная жизнь. * * * Люциус позорно сбежал искать праздничные сто грамм, оставив меня один на один с человеком из его прошлого. Хорошим человеком, насколько я могу судить. Уолден даже не пытается скрывать, что счастлив видеть и своего бывшего одноклассника, и меня. Только вот вряд ли он будет рад узнать, что никакая я Люциусу не жена. И что детей у нас тоже нет. И что его старый товарищ врёт ему, глазом не моргнув. А ещё я чувствую, что мне надо помочь Люциусу справиться со всем этим: с внезапно приехавшим Уолденом, с воспоминаниями о прошлом и с тем, о чём я ещё не знаю. Потому что кроме меня, это никто не сможет сделать. От размышлений меня отвлекает вопрос Уолдена: — Ну что, трудно, наверное, быть женой бизнесмена? — лукаво кивает он в сторону кухни, где гремит посудой хозяин. С трудом найдясь, что ответить, я как могу беспечно выдаю крайне неопределённое: — Да кому сейчас легко? — и широко улыбнувшись, сбегаю в соседнюю комнату, чтобы наконец переодеться. Уолден пытается что-то сказать, но пока он формулирует, я успеваю сбежать, почти как Люциус парой минут назад. Друг чужого детства направляется за мной и, слегка не рассчитав, успевает углядеть, как я начинаю переодеваться. Смущённо охнув, отступает в коридор. Я слышу, как Люциус по-прежнему чем-то гремит на кухне, а Уолден в это время пытается выяснить у меня, как моему "мужу" живётся: — Нарцисса, послушай, пока этот гордый индеец не вернулся, может, расскажешь, что случилось? — А что такое случилось? — мне даже не надо изображать недоумение. Я и правда ничего в происходящем не понимаю. Ну, кроме того, что Люциус все свои проблемы предпочёл по-тихому решить со свойственной ему самостоятельностью. — Я хоть в городе недавно, но я же вижу. В доме своём не живёте, прячетесь вот в этих катакомбах. Еле нашёл вас! К телефону не подходите. У него что, неприятности что ли? Судя по всему, Уолден действительно переживает за своего школьного товарища. Но раз они столько лет знакомы, должен знать: Люциус помощи просить не станет, даже если гибнуть будет. Уж если я поняла всего за сутки знакомства, для близких это вообще должно быть очевидно. Или всё-таки нет?... — Ты знаешь, ты сам лучше у него спроси. — Спросишь у него, — недовольно ворчит Макнейр. — Ты ж сама знаешь, какой он гордый... Чингачгук... Переодевшись наконец, я выхожу к Уолдену. Он задумчиво потирает подбородок: — Слушай, ты это... — вытаскивает визитку из кармана, — если нужна будет помощь... В любое время. — Спасибо, — я благодарно киваю, беру визитку. — Мы сами как-то пока справляемся. Уолден растерянно разводит руками и в который раз вопрошает: — Ну хоть что случилось-то? Именно в эту минуту из кухни наконец появляется Люциус, бесцеремонным возгласом "Аллё-аллё, гараж" привлекая наше внимание и прерывая ужасно неловкий разговор совершенно дурацким вопросом: — Ты чего это. Жену мою соблазняешь? Я оторопело понимаю, что при всей шутливости тона, звучит это крайне серьёзно. Макнейр, кажется, не замечает и примирительно выдаёт: — Да куда уж нам в калашный ряд. Люциус усмехается, но спокойным не выглядит. Не глядя, вручает мне бокал шампанского, а себе и Уолдену оставляет по кружке. Вчера мы пили из них чай. — Пей, — предлагает он другу. — Ну что, со свиданьицем! — произносит тост Уолден. — И чтобы мы, а не нас. — Да, — подтверждает сказанное хозяин дома, и мы наконец чокаемся. Я замечаю, что Люциус улыбается. Вроде даже вполне искренне. Не ожидала, что когда-нибудь увижу это. Со мной он всё время мрачен. У него потрясающая улыбка. Уолден опрокидывает кружку шампанского словно виски и прощается: — Значит, я полетел. В пятницу в восемь. И не опаздывать. В смокинге, — он подмигивает Люциусу и обращается ко мне: — Был очень рад. Я согласно киваю, словно китайский болванчик. — Пока! — гость пожимает руку хозяину дома и действительно уходит. Люциус провожает его взглядом, а я наблюдаю за тем, как меняется его выражение лица от радостного к совершенно нечитаемому. Ну что ж, спектакль окончен, господа артисты свободны, и раз уж мне налили шампанское, я допью его перед уходом. Чокнувшись с Люциусом, выпиваю остатки вина под его удивлённым взглядом. Пронаблюдав за мной, он медленно и как-то очень устало разворачивается и уходит на кухню, не говоря ни слова. А я почему-то жду, что вот сейчас мне наконец-то всё объяснят. Или хотя бы поблагодарят за помощь. Наверное, именно поэтому мысль о том, что со спины Люциус выглядит невероятно усталым, приходит ко мне не сразу. * * * Посмотрев, как за Уолденом закрывается дверь, а Гермиона допивает шампанское, я развернулся и молча пошёл на кухню. По дороге выключил телевизор. После шумной встречи хотелось тишины. Моя гостья, что удивительно, не стала задавать вопросы, а зачем-то ушла в другую комнату. Наверное, оставила что-то из вещей. В груди противно ныло. Должно быть, именно так ноют кости у стариков перед непогодой. На улице едва ли не по-весеннему бодро и весело переговаривались синицы. За спиной послышались шаги. Я буквально чувствовал, что Гермиона что-то собирается сказать, но она пока молчала, и я был этому почти рад. Достал сигарету. Услышал, как она поставила бокал на холодильник и что-то положила рядом. Я даже не обернулся. — Визитка, — тут же пояснила она, хотя я даже не собирался спрашивать, и пошла к дверям. — Хорошо поют, — закуриваю. — Кто? — непонимающе спрашивает моя квартирантка-жена, остановившись. — Синички. — А... Птицы полезные. — Что в них полезного-то? — табачный дым отчего-то странно горек. Господи, какой дурацкий разговор. После ссоры, после визита Макнейра. После всего... — Вредителей едят. И это... Умиротворяют растревоженные души. Мерлин великий, ну что она за человек такой?! Обязательно надо на больное наступить?! Хотя сейчас её реплика была на удивление кстати. И я даже почти перестал злиться за уборку и бог весть откуда выпавшие снимки. Похоже, она действительно не хотела меня обидеть или разозлить... Просто неудачный день. Просто ей пора уезжать... — Тогда поехали. Ещё на автобус опоздаем, — говорю я, всё ещё стоя к ней спиной. Не хочу, чтобы она что-то поняла по моему лицу. Опять будет делать какие-то выводы или пытаться меня разговорить в лучших традициях психоаналитиков. Но Гермиона молчит. И когда мы выходим из квартиры, и когда садимся в машину. И большую часть пути до вокзала. * * * Кажется, даже радио надо мной сегодня издевается: "Неприятности на работе? Проблемы с женщинами? Разладились отношения с друзьями? Кажется, жизнь утратила смысл? Мы вам поможем! Дупродю. Средство от депрессии и ипохондрии любого характера. Звоните! 333-222-8. Мы вернём вам радость жизни". — Вам эта таблетка нужна, — Гермиона нарушает наконец молчание, внимательно прослушав рекламное предложение. Отвечать не хочется, но по некоторому размышлению, всё же решаю поддержать разговор: — Гермиона, а как она называется? — Дупродю, что ли... — моя собеседница старательно отворачивается к окну. — Такое увидишь — радость жизни сразу вернётся. Она недоверчиво смотрит на меня, понимает, что это была попытка пошутить и сдержанно посмеивается. А я улыбаюсь. Мне даже почти радостно, потому что между нами вроде как восстановлен мир. Я больше на неё не злюсь и даже с удивлением обнаруживаю, что всё это время мне было приятно с ней общаться. Хотя мы по большей части молчали. Или ругались. Подъезжая к автостанции, замечаю курящих Барта и Джона. Судя по тому, как внимательно они наблюдают за моей машиной, оба порядком удивлены. Ладно, поздороваться всегда успею. Выхожу с Гериониным саквояжем в руках, пока она выбирается из машины. Оказывается, он у неё тяжеловат, но девушка легко принимает его у меня и улыбается: — Спасибо вам огромное. — Не за что, — мне почему-то неловко принимать её благодарность. Хочется просто скорее уйти. — Знаете... — она что-то пытается мне сказать, но я предпочитаю бегство под предлогом: — Знаете, я спешу. У меня дела. — Нет, просто... — Не надо. Удачи вам! — я сажусь в машину и уезжаю, помахав рукой Джону и Барту. Уверен, они обязательно скажут что-нибудь в духе "Видал? Живую привёз" и удивлённо пожмут плечами. * * * "Что ж, вот и конец истории", — размышляю я по дороге к кассе. Так и не встретившись с товарищем по переписке, я умудрилась провести ночь в чужом доме и влезть в чужие тайны. А ещё познакомиться с очень хорошим человеком. Который зачем-то пытается быть недобрым. Меня не покидает ощущение, что я очень многое не сказала и не сделала, но, раз я потерпела неудачу, надо возвращаться в Лондон. На автостанции людно. Конечно, ещё не совсем вечер. Впрочем, вчерашняя уборщица по-прежнему старательно натирает пол, время от времени обращаясь к ожидающим с потрясающей по интонации репликой: "Ноги!". Заметив меня, она оставляет работу и подходит: — Здравствуй, доченька! — в голосе нет ни намёка на вчерашнее раздражение. — Это хорошо, что я тебя увидела. Ты прости, что я вчера нагрубила тебе тут. Вот веришь, всю ночь спать не могла. Думала: приехала девушка в чужой город, а её так встречают. Не держи зла, ладно? Я улыбаюсь и согласно киваю. Судя по всему, женщина и правда не хотела меня обидеть. — Спасибо, — облегчённо вздыхает она. — Ну, я убирать пошла... — Ну конечно, — киваю я, собираясь идти к кассе. — Счастливо тебе! — И вам. — А.. ну, сбылось то, за чем приезжала-то? Этот вопрос неожиданно заставляет меня почувствовать себя удивительно счастливой и грустной одновременно. Не придумав ничего лучше, я всё так же с улыбкой отвечаю: — Всё нормально, спасибо. Уборщица радостно кивает и возвращается к своей работе, а я направляюсь к кассе. За билетом. Ведь мне надо ехать обратно. Точно надо? Именно над этим я размышляю, рассматривая расписание и стоя в очереди. — Вам куда? — спрашивает кассир, а я зачем-то высматриваю среди людей то ли уборщицу, задавшую такой правильный вопрос, то ли Люциуса. Хотя с чего бы ему здесь быть. Ведь у него дела... — Вы билет брать будете? — ещё раз спрашивает кассир. Не сразу понимаю, что это она ко мне обращается. — Девушка! И я понимаю, что чёрта с два я уеду из этой шотландской глуши. Потому что не всё ещё сбылось. — Нет, спасибо, — качаю я головой и ухожу. У меня в этом городке ещё есть неоконченное дело.