мой ласковый зверь

не тот, кем кажется

Юнги закутался в свою тонкую куртку, прислонившись плечом к столбу билборда, рекламирующего какой-то фастфуд. Мин бы обязательно уточнил, какой, да только смотреть может лишь на носки своих ботинок. Ледяной ветер пересчитывает косточки. Разодранная рубашка, выглядывающая из-под кожаной куртки, хлопает по бедру. Юбка то и дело поднимается, но омега не старается прикрыться.

Автобусная остановка пустует, только редкие машины проезжают и сигналят, и он, правда, понимает, почему. Зеркало не нужно, чтобы увидеть себя со стороны — рваные колготки, перемазанный макияж и растрепанные волосы парика говорят сами за себя. Он похож на дешевую, использованную шлюху. Юнги сплюнул на асфальт. Кожа до сих пор горит там, где намджуновы губы были, где руки его трогали, ласкали, портили. Омега знал, что будет жалеть, и черная дыра вместо сердца — это нормально, но все равно сделал этот шаг. И единственное, чего хочется — ударить себя кулаком по лицу.

Нужный автобус остановился перед Мином, двери, приглашая, разъехались со скрежетом в стороны. Теплый воздух салона принял продрогшего омегу в свои объятия. Автобус практически пустой — сонные студенты, не обращающие на него внимания, спящий мужчина и две тихо переговаривающиеся женщины, перед которыми Мин и сел, утыкаясь лбом в запотевшее окно. Водитель жадным взглядом проследил за стройными ногами, обтянутыми порванной сеткой, и, как только омега занял свободное сидение, тронулся с места.

Юнги прикрыл глаза, проведя подушечкой большого пальца по припухшим искусанным губам. Он и так варится в самом пекле. Сделав себе поблажку, единственный раз уступив чувствам, а не разуму, он продлил свой контракт с Дьяволом. Мин скрипит зубами, в который раз убеждаясь, что вместо мозгов у него — каша. Ни гордости нет, ни самолюбия, даже цену себе набить не попытался. Просто прыгнул в постель, стоило альфе поманить его пальцем, точно покорную псину.

Юнги скулит, раздирая ногтями ладони. Он обещает себе, что будет землю жрать и локти собственные кусать в кровь, в мясо, но чувства свои закопает под километрами сырой земли, и пусть они гниют, пусть перевариваются и сгорают в самом жерле. А потом он касается налитой кровью метки пальцами и чувствует, как сердце глупое в бешеном ритме заходится, кровь перекачивает, и на холод уже все равно как-то, у него самого в груди тепло, хоть руки ледяные грей. А слезы и того горячее.

— Видимо, с работы возвращается, — краем уха услышал Мин шепот одной из женщин.

— Именно, именно, — поддакнула другая. — И как только такому отребью позволяют жить в культурном обществе. И ведь не постыдилась на общественном транспорте прямо после клиента ехать! — выплюнула женщина. Юнги поджал губы, прислушиваясь к чужому разговору.

— Это еще что! Такие пигалицы — это целый букет различных заболеваний. ВИЧ, СПИД, сифилис — страшно подумать... А если одна из таких проституток позарится на приличного мальчика, как мой Джиквон-и? О, я не переживу, — простонала женщина, наигранно хватаясь за сердце.

— А если еще и приплод принесет — пиши пропало, не отделаешься, как пить дать. Терпи потом такую невесточку и ее выродка, и ведь не объяснить сыночку, что ребенок-то на него не похож вовсе.

— Лучше бы гули таких шалав в первую очередь съедали, — сморщилась женщина.

Юнги с ухмылкой стоял на коленях на автобусном сидении и, подперев щеку кулаком, переводил взгляд с одной женщины на другую. Те притихли, во все глаза уставившись на заинтересованного омегу, что вздернул вопросительно бровь и кивнул, как бы прося продолжить. Но женщины лишь открывали и закрывали рты, словно выброшенные на берег рыбы.

— Ну, чего же вы? — удивился Юнги. — Продолжайте, — он улыбнулся, ожидая продолжения, но, когда его не последовало, сказал: — Ох, не хотите? Тогда давайте я! — женщины непонимающе переглянулись. — Вы бы знали, как меня сегодня ночью драли. Этот мужчина меня во все щели поимел, а его член... — Юнги облизал губы, блаженно прикрывая глаза. — Такой крупный, с голубыми нитями вен, его сосать — одно удовольствие. Хотите знать, как? — улыбнулся омега. — О, конечно же хотите.

Мин оттопырил средний палец и провел языком по всей длине фаланги, посасывая, облизывая, прикрывая глаза и постанывая, подобно шлюхе заправской. Он вспоминал, как вместо этого пальца держал во рту член, как уголки губ болели и треснули, покрываясь тонкой кровяной коркой. Женщины в шоке смотрели то на сосущего свой палец омегу, то друг на друга. Одна из них покрутила пальцем у виска, прошептав одними губами:

— Совсем из ума выжила...

— Да! — вскрикнул Юнги, улыбаясь безумно. Женщины вжались в свои сидения. — Я, кажется, с разумом совсем попрощался. А кто в здравом уме полез бы на член своего сонбэнима? — Мин расплылся в ухмылке. — Ну, я полез, значит, последние мозги потерял. О, я глотку сорвал из-за этого зверя. Когда он вставил мне, я думал, что он мне к чертям задницу порвет, но, как видите, я жив. А потом... ох, сучки, он меня всю ночь трахал. Выжал меня, как лимон, а вы думаете, почему я такой затраханный? Он настолько ненасытен, что начинал меня трахать вновь, пока я только отходил от предыдущего оргазма.

— Господи, оставьте нас в покое! — рявкнула женщина, отмахиваясь от Юнги, как от назойливой мухи.

— А зачем? — холодно спросил Мин. На его лице больше не осталось игривости, меняясь на ледяное равнодушие. — Ведь вам интересно, чем я занимался прошлой ночью? Так знайте. Надеюсь, стало легче? — омега пристально посмотрел в глаза сначала одной, потом другой. Женщины не ответили. — Если язык чешется — почешите его о член, а не перемывайте кости человеку, которого видите в первый раз в жизни.

Автобус остановился, и Юнги слегка покачнулся. Он вновь обворожительно улыбнулся и подмигнул, ловко спрыгивая с сидения. В автобус начали заходить новые люди. Мин протолкнулся через них, остановившись возле валидатора, к которому приложил транспортную карту, и оторвал чек.

— Эй, малышка, — водитель улыбнулся, прикусывая губу. — Сколько?

— Столько, что твоей жизни не хватит, — ухмыльнулся Мин, отсалютовав чеком, и вышел из автобуса в ледяной мир.

На востоке только-только начало зарождаться холодное солнце. Омега выдохнул клубок пара и сунул замерзающие пальцы в неглубокие карманы кожанки, смазанным взглядом наблюдая, как медленно и не спеша просыпается необъятный город.

Интересно, что сейчас делает Намджун? Проснулся ли он? Жалеет ли о содеянном? И помнит ли вообще безыменного парня, что кричал под ним всю ночь? В груди дрожь такая, что, кажется, ударной волной сшибет, и Мин сам не понимает, как на ногах держится. Как сильно бы он жалел, если бы отказался, но сейчас — и в который раз — он себе голову расшибить хочет. Нет, не потому, что дурак, а потому, что эти воспоминания в него въелись: в кожу, в мышцы, в сердце, в сосуды, в кости, в каждую клеточку и спираль ДНК. Это — все, что у него будет до конца.

Память — дар ли это или проклятие? Юнги не спешит подниматься в свою пустую квартиру, долго топчется на месте перед дверью, но губы жжет, никотина хочется. Замок тихо щелкает, и квартира встречает привычной тишиной. Курить под душем — это как-то неправильно, но именно это Мин и делает, пока холодные струи воды ударяются о костлявую спину. Он и представить не может, что на его молочной коже рассыпались галактики и миры, и бог в них один — Ким Намджун, его мучитель и спаситель, зверь и защитник. Юнги хрипло смеется и мотает головой, разбрызгивая капельки воды со своих волос. Он сидит на холодном кафельном полу, наблюдая, как в слив утекает запах Намджуна, его следы и розоватые струи крови с бедер стираются. Юнги плачет, пополам сгибаясь и ударяя кулаком о кафель. Кожа лопается, но, кажется, то лопнуло само сердце.

Для Юнги память — худшее проклятие.

Мерзко. Противно так, что впору блевать. Сколько раз на него посмотрели, как на шлюху? Сколько раз он сам вел себя, как человек с низким статусом и устоями в жизни в принципе? Он и в Намджуне-то вызвал не чувства какие-то, лишь желание, дикое животное желание, когда течная сука задницей своей вертит, и все, что остается кобелю — трахнуть ее. Юнги шмыгнул носом, утирая слезы с щек. Хватит. Заебало. И он сыт уже этим по горло.

Закрыться в квартире и не выходить как минимум неделю — идея отличная, только Юнги не трус, не собирается сопли утирать и жалеть себя, заедая стресс мороженым. Он тщательно моет тело, буквально под кожу втирая душистый гель, замазывает круги под глазами тональным кремом и застегивает наспех поглаженную рубашку на все пуговицы, пряча метку на сгибе плеча и шеи. Мин бросил белую таблетку аспирина в стакан с водой, и та зашипела. Не привыкать ему жить на анальгетиках и покупном кофе. Допив остатки, омега поставил стакан в раковину, надел черное пальто и перекинул через плечо сумку с документами. Квартира погрузилась в привычную тишину.

Юнги докуривает сигарету, когда такси останавливается перед ним, обрызгав асфальт грязной дождевой водой. Солнце, пробивающееся через тучи, вновь спряталось, проиграв борьбу, и над головой снова сгустились свинцовые облака. Где-то вдалеке слышались раскаты разгневанного грома. Юнги выкинул окурок в урну и сел на заднее сидение, назвав таксисту нужный адрес. Наручные часы показывали начало девятого. Еще кофе успеет выпить.

Мин забегает в здание прежде, чем первые капли сорвались с неба. Дождь тут же забарабанил о стекла, и Юнги зябко передернул плечами. Двойной эспрессо приятно обжигал замерзшие пальцы. Врата с RC-сканером дали сигнал, пропуская омегу. Подниматься к себе не хотелось, потому что там наверняка будет Намджун, а его хотелось видеть меньше всего. Мин буквально чувствовал, как альфа будет отрываться на нем, снова хмыкать и одним взглядом говорить: «Какой же ты бесполезный, Мин Юнги». А потому он выбрал самый отдаленный столик в кафетерии, разложил документы и предварительно принесенный из кабинета ноутбук.

Остервенело желая выпасть из реальности, омега не заметил, как стрелка часов перевалила за полдень. Не так давно Намджун поделился с ним наметками плана с кодовым названием «К», и Мин корпел над ним, оставляя пометки на полях и разыгрывая различные вариации событий. Юнги даже не исключал варианта, при котором Намджун умрет, пытался отнестись к этому с ледяным спокойствием, но сердце все равно предательски сжималось. Даже вариант, в котором умирает сам Юнги, его пугает не столь сильно. Кто-то ударил по столу ладонью, заставляя Юнги вздрогнуть и выронить ручку из пальцев.

— Приветик, — улыбнулся Сокджин, растягивая пухлые губы в улыбке. Подмышкой у него зажат ноутбук, на лице — идеальный макияж, и не скажешь, что вчерашней ночью пил и танцевал, пока ноги держали.

— Привет, — буркнул Юнги, прикрывая крышку ноутбука и делая глоток остывшего кофе.

— Что, прячешься от праведного гнева своего сонбэнима? — хихикнул Ким, со скрежетом отодвигая стул и плавно плюхаясь на него. — Другие, вон, под раздачу попадают, да о смерти молят, а ты в кафетерии отсиживаешься, в тишине и спокойствии?

— Разве он пришел? — вскинул бровь омега.

— А не должен был? — ухмыльнулся Сокджин. Мин поджал губы и вновь открыл крышку, принимаясь за работу. — Вчера было так весело! Чего же ты не пришел?

— Не люблю скопления людей, тем более пьяных, — ответил Юнги, желая поскорее отцепиться от приставучего омеги, да только тот улыбается как-то лукаво, и в глазах змеиных — злость.

— А, кстати, я же чего искал тебя! — Ким слегка ударил себя ладонью по лбу, словно вспомнил что-то важное, и поставил ноутбук на стол.

— Я чем-то могу помочь? — сморщил нос Мин, но старший, вероятно, только этого и ждал.

— Да! Сейчас, сейчас... Где же оно? Ах, вот! — Сокджин расплылся в улыбке, разворачивая ноутбук экраном к Мину и нажал на «плей».

На черном экране развернулось то, от чего у Юнги что-то с треском оборвалось. Сокджин словно пальцами своими мерзкими залез Мину глубоко под ребра и сосуд один за другим отрывал. На экране был Юнги, или, как он любил себя называть, Юнджи. В парике, с приспущенными кружевными трусиками и резиновым членом в заднице. Капелька слюны стекала с его губ, пачкая подбородок. Юнги с экрана трахал самого себя, совершенно по-блядски выстанывая «Намджун-а».

— Вижу, ты удивлен, — с легким смешком сказал Джин, прикрывая крышку ноутбука, и подпер голову кулаком. — О, это что у тебя, кофе? Дай-ка глотнуть, — омега выхватил из юнгиевых пальцев стакан с остывшим кофе и хлебнул, сморщив нос. — Фу, холодный!

— Откуда это у тебя? — хрипло спросил Юнги, поднимая стеклянный взгляд на веселого омегу.

— Не думал же ты, что твой грязный секретик так и останется им? — Ким улыбнулся змеей, подмигивая. — Сегодня знаю я, потом наши коллеги, а потом это может дойти и до самого...

— Чего ты хочешь? — прорычал Юнги, дергаясь вперед и впиваясь пальцами в крышку стола. Сокджин тут же перестал улыбаться, и на его лице отразилось спокойствие, граничащее с гневом.

— Думаешь, я не знаю, с кем ты провел минувшую ночь? — Джин склонил голову вбок. — От тебя за километр им воняет. Я не настолько слеп, как он, чтобы не понять какая сука подставила ему задницу.

— Ебаря боишься потерять? — Юнги усмехнулся, расслабленно откидываясь на спинку стула.

— Боюсь, — просто признался Джин, пожав плечами. — Слишком долго я его обрабатывал, чтобы потом такая шлюшка, как ты, так просто его увела из-под моего носа. Наш следователь особого класса обладает отменным умом, когда дело касается гулей, деловых вопросов и математики, но безбожно глуп, если дело касается человеческих отношений.

— Он мне не нужен, — равнодушно заключил Мин, заставив Джина звонко рассмеяться.

— О, не ломай сцену передо мной, Мин Юнги! Уж я-то знаю, как твоя задница желает его члена, — омега вновь самодовольно улыбнулся, кидая взгляд на закрытый ноутбук. — Так вот, солнышко, к чему это я. Если ты подойдешь к нему ближе, чем позволяют деловые отношения, это видео облетит всех, и тогда посмотрим, как долго ты продержишься на своем пригретом местечке. Надеюсь, ты будешь умным, сладкий, — омега подмигнул и поднялся, захватив ноутбук. — А кофе отвратный.

Джин ушел, виляя бедрами, а Юнги вжался спиной в стул, обхватив себя руками. Его трясло от холода, но от него не укрыться, потому что источник внутри него процветает, разрастается. Знает Джин. Кто еще знает? И... кто еще может узнать? Юнги стиснул зубы до боли, ударяя по столу кулаком.

— Блять! Блять, блять, блять, — прорычал омега, резко поднимаясь со стула. — Сука.

Юнги вцепился в собственные волосы, едва сдерживаясь от горячих слез. Как же ему надоело быть шлюхой.