Катарсис [Том Реддл]

Глава 54

Авалон выбежала за дверь и рванула вперед по коридору, из-за слез совершенно не разбирая дороги, только бы убраться как можно дальше от этой чертовой комнаты.

Предатель. Предатель. Предатель.

Самый что ни на есть гребаный предатель.

Она не могла дышать. Словно с каждым вдохом легкие наполняло ядом, а тело раздирало от сдавливаемых рыданий.

Свежий воздух.

Ей нужно на свежий воздух.

Коридоры пустовали — был поздний вечер, и почти все студенты уже давно разошлись по своим комнатам. Но взгляд бегущей Авалон застилала пелена видений из прошлого. Воспоминания о неподвижных телах, что лежали повсюду. Глазах, которые никогда уже ничего не увидят, сердцах, которые никогда уже не забьются — бесчисленных жертвах войны, разрушившей место, которое Авалон огромную часть своей жизни называла домом. Все здесь напоминало ей о тех, кто умер в этих коридорах. Тех, кто отдал жизни на войне, чтобы защитить невинных. Тех, кого она предала.

Предатель.

Толчком открыв входную дверь замка, Авалон выскочила на холодный воздух, и тот моментально наполнил легкие, а она наконец-то позволила рыданиям прорваться сквозь тишину.

Тишина.

Она ненавидела эту чертову тишину.

Вокруг не было ни души, но Авалон не заботило, даже если бы ее кто-то увидел. Потому что все это не имело значения — абсолютно все. Она провалилась. Когда пришел час, она не смогла заставить себя убить Тома Реддла.

Он стал ее величайшей слабостью.

Ноги заплетались, но Авалон брела вдоль замка, пока идти не стало просто невозможно, — и рухнула, соскользнув вдоль стены и не замечая, как плечи сотрясаются от невыносимого отчаяния.

Было больно. От всего. И больнее всего — от того, что эта боль была не физической. Она сидела гораздо глубже. Авалон казалось, что всю ее душу разрывает на части. И никакое исцеляющее заклинание или волшебное зелье здесь помочь не могло.

Любовь к Тому оказалась самой болезненной формой саморазрушения.

Но Авалон все равно раз за разом велась, потому что именно этим и была любовь. Уязвимостью. Принятием боли, ведь иной исход непостижим. Верой — неиссякаемой верой, несмотря на все удары, что пришлось вытерпеть. И как бы Авалон ни хотела вернуть себе собственное сердце, теперь она была над ним не властна — оно принадлежало ему.