2
При жизни я был атеистом, и уже упоминал об этом. Но, даже не разделяя взглядов верующих о существовании жизни после смерти, я все же знал (хотя и не верил), о таких стереотипных понятиях как безмерные плантации с изумрудной, сочной травой в садах рая и котлах стоящих на огне с грешниками внутри в царстве ада. Все это оказалось далеко от истины. Место, в которое я попал, больше напоминало казарму, причем самую худшую, которая когда-либо существовала на Земле.
Едва смысл сказанных мужчиной в черном костюме слов дошел до моего туго соображающего мозга, я попытался выяснить за какие это заслуги, меня определили в ад? Что ж я такого сотворил, что должен вечность поджариваться на сковородке? И не спутал ли он меня с бухим водителем «волги» Василием? Ведь именно он убийца, а я всего лишь жертва несчастного случая. Оказался не в то время не в том месте. Но как выяснилось, я как раз оказался именно в ТОМ месте и именно в ТО время. И Василий злоупотребил в тот день алкоголем и сел за руль вовсе не случайно. Все уже заранее было прописано в «сценарии» наших судеб.
Кто-то может возразить, что мы сами кузнецы своего счастья, и нам по силам изменить судьбу. Я не стану спорить. Вы правы. Мы сами выбираем путь, которым идем к смерти, или к новой жизни, что открывается после смерти (это уж кому как по душе), делая привалы на судьбоносных точках, вроде женитьбы, рождения детей, смерти близких — все это происходит против нашей воли или желания. В остальном же нам предоставлена полная свобода действий.
Вот, например я пару лет назад устал от семейного быта, молчаливой вечно обиженной на меня жены и стал похаживать налево. Вскоре обзавелся любовницей, к которой так торопился в день собственной смерти. Вел бы я более «правильный» образ жизни, не стал бы изменять жене, прожил бы чуть дольше. Это и многое другое мне показал мужчина в черном костюме когда я попытался доказать свою святость и требовал предоставить мне место в райском саду.
Я не успел и рта закрыть, как мужчина в черном костюме щелкнул перед моим лицом худыми костлявыми пальцами и я увидел четкие образы из прошлого и не состоявшегося будущего. Я прибывал точно в трансе, отчетливо до мельчайших деталей видел окружающих меня людей и предметы. Мне были показаны мои хорошие и плохие деяния (естественно плохих оказалось больше). Я видел себя в школе совсем мальчишкой, говорившим грубости учителям и обижающим одноклассниц. Видел как Алена Сидорова — пухленькая девчонка из многодетной семьи с внешностью серой мыши, полдня проплакала в туалете, из-за того что я решив пошутить признался ей в любви, и когда она ответила мне взаимностью (именно на это я и рассчитывал), я высмеял ее при всем классе. Здесь были и украденные у деда деньги и драка с мальчишкой, которого я сам же спровоцировал, зная, что с легкостью смогу одержать победу, и даже тайные просматривание отцовских журналов с обнаженными женщинами. Я видел себя двадцати трех летним, когда женился на Кате (при этом кадре все внутри у меня сжалось от тоски по ней), и видел ее каждую слезинку, пролитую по моей вине. Я побывал в том осеннем дождливом дне, когда она сообщила, что беременна. Я видел себя со стороны, видел, как я сухо сообщил, что бы она сделала аборт. После я видел ее на кресле у гинеколога (чего не видел при жизни), ощутил боль, перенесенную ею в тот злополучный день. В это мгновение я мог поклясться чем угодно, что чувствовал, как из меня достали крошечного человечка. Я понимаю, что срок у нее был совсем маленький и ребенок еще не успел сформироваться, но прибывая в трансе, я чувствовал именно человечка. И даже больше. Я чувствовал сына! Мне стало настолько паршиво, что я готов был пережить еще сотню подобных аварий, что послужили причиной моей смерти, лишь бы не видеть, а главное не чувствовать этого.
После замелькали измены, сейчас кажущиеся мне чем-то грязным, тошнотворным. Затем размолвки с родителями, грубость с матерью. Я словно погрузился в один сосуд с грехами, в котором сейчас с отвращением варился, беспомощно пытаясь выбраться. Все моя короткая жизнь пролетела за несколько часов, а быть может дней или секунд. Грехи все мелькали, а я думал о не родившемся (благодаря мне) ребенке, так же ощущая его крохотное тельце внутри себя.
Я вздохнул с облегчением, когда замелькали незнакомые мне кадры. Кадры будущего, которое могло бы быть, но которого никогда уже не будет. Я видел себя, жену, десятилетнего мальчика так похожего на меня в детстве и шестилетнюю девочку похожую на Катю, но с моим разрезом глаз. Мы все вчетвером сидели за столом в нашей видоизмененной кухне. Сердце болезненно сжалось, и я почувствовал, как по моим грязным окровавленным щекам текут слезы. Я убил одного ребенка и не дал жизни второму!
Когда этот кошмар закончился, мужчина в черном костюме сказал, что девочка, которую я сейчас видел родиться вопреки моим ожиданиям. Просто она не будет похожа на меня, она будет похожа на будущего мужа Кати. Его слова лишь больнее задели мое эго. Я не хотел, что бы МОЯ жена рожала не от меня!
После просмотра фильма под названием «Грехи Кирилла Юдина» (я подозреваю, что мой убийца просмотрел фильм «грехи Куликова Василия»), мужчина в черном костюме, повел нас вдоль по дороге, и мы с Василием без лишних вопросов и пререканий последовали за ним, даже не заметив, что наши конечности чудом исцелились. Оставив позади «волгу» Василия, мы перешли дорогу, и зашли в первый попавшийся подъезд одного из домов. Дверь подъезда оказалась дверью лифта, который спускал нас, вниз отсчитывая сотни этажей. Я смотрел на красные электронные цифры над дверью, мгновенно меняющие друг друга и думал «Неужели есть остановка на каждом показанном на маленьком дисплее этаже?».
Вскоре двери лифта открылись, и я ожидающий увидеть пляшущие повсюду языки пламени замер, с приоткрытым ртом исступленно глядя на открывшуюся моему взору картину.
Бесконечные, длинные плантации вспаханной и невспаханной (поросшей бурьяном), земли. Сотни гектаров засаженные фруктовыми деревьями, виноградники, хлопковые поля, а так же поля с овощами. Невероятно длинные ленты угодий уходили далеко за грязно-серый горизонт с багровым медальоном, напоминающим солнце. Вдали виднелись двухэтажные постройки с облезлой штукатуркой и грязными от пыли оконными стеклами. Я сразу сообразил, что эти постройки что-то вроде нашего нового дома и почувствовал себя рабом чернокожим из 19 века. Мне тоже придется пахать на этой чертовой земле.
Мужчина в черном костюме, не говоря ни слова, повел нас к двухэтажному зданию, стоявшему, будто во главе остальных построек. Мы, с Василием озираясь по сторонам, шли следом за ним.
Воздух здесь настолько плотный, что с каждым вздохом чувствуешь, как он медленно словно слизистая кашица заползает в легкие, а после ощутимой струйкой выползает наружу. Удушающая жара обволакивает со всех сторон, и даже через подошву ботинок я ощущаю, как горяча земля. Я покрываюсь потом, он льет с меня в три ручья, заливая глаза, капая с подбородка. Я снимаю джинсовую куртку, беру ее в руку, обдуваюсь свободной рукой, но все без толку. Горячий, пыльный воздух стелется по земле маревом, словно туман и ни единого дуновения ветерка. Я готов отдать все, за один глоток воды. Жаль, что у меня ничего нет.
Мы шли по утоптанной сотнями, а то и тысячами десятков ног тропинке, вдоль плантаций с виноградом с одной стороны и хлопком с другой. Нам то и дело попадались мужчины в возрасте от тридцати до сорока лет, сосредоточенные на собирании хлопка и винограда. Мужчины работали быстро и молча, не переговариваясь между собой, лишь изредка обменивались суровыми, но в то же время измученными взглядами. Их грязные взмокшие от пота тела закрывали одинаково изношенные серые растянутые майки с желтыми кругами под мышками. Черные брюки покрывал толстый слой пыли. Ноги обуты в тяжелые бесформенные ботинки со сбитыми носками. Вдыхая спертый воздух, смахивая прилипшую ко лбу челку, я понимал, что совсем скоро я присоединюсь к этим «трудягам». Буду день и ночь собирать хлопок, или окучивать картошку, может опылять фруктовые деревья, дыша ядовитыми парами химикатов. Однако чтобы мне ни приказали делать, я был не готов к этому. В моем мозгу крутилась одна единственная мысль: «Худшего ада и не придумать».
Мужчина в черном костюме проводил нас в «спальню» или как он сказал комнату отдыха, которая напоминала тюремную камеру. Бетонный пол, голые серые стены. Маленькие прямоугольные узкие окна под самым потолком, стекла которых оказались настолько грязными, что практически не отличались от стен. Двухъярусные железные кровати с жестким матрасом набитым конским волосом. Ни подушки, ни одеял не было. Оно и понятно. Какие одеяла если здесь такая духота, что невольно дышишь через раз, чтобы сэкономит кислород.
Камера-спальня предназначена человек на сто. Двухъярусные кровати стоят по две вплотную друг к другу, напоминая двуспальные. Изголовье прилегает к обшарпанной стене с узкими окнами, а у изножья остается лишь полметра до противоположной стены, для прохода. Так же полметра между двумя смежными кроватями с обеих сторон. Помещение узкое и длинное, словно пинал для карандашей или многоместный гроб. Ни тумбочек, ни календарей на стене. Ничего. Одни кровати.
Мужчина в черном костюме указал нам с Василием на одну кровать, стоявшую почти посредине гробоподомной спальни. На верхней койке у изножья кровати я увидел маленький квадратик бумаги с красивым, но каким-то необычным почерком. На нем значилось мое имя и возраст. На нижней кровати висел точно такой же квадратик бумаги только с данными Василия. Он был старше меня на три года. Я обратил внимание и на другие рядом стоящие кровати. На каждой висел клочок бумаги с данными ее обладателя. Возраст скакал от 25 до 35 лет.
Значит, спать мне придется со своим же убийцей! Замечательно! Хорошо хоть моя койка сверху. Хоть в чем-то почувствовать себя выше него.
На наших кроватях аккуратной стопкой лежали серые майки, серые трусы «семейники», черные брюки и тяжелые ботинки на толстой подошве. Вещи оказались свежыми! Не такими грязными и потными, как у мужчин, трудившихся на плантации. Я мысленно поблагодарил, того кто выдал мне их.
Мужчина в черном костюме приказал переодеться и мы с Василием, не колеблясь, принялись стягивать с себя «шмотки». Мы подчинялись любому его приказу как заведенные безвольные роботы. И как бы мне не нравилась новая среда обитания, я не мог выразить протест. Не мог даже отпустить какую-нибудь язвительную реплику, шутку. Я все еще помнил себя как личность, как человека, еще недавно живущего на Земле, но я словно потерял волю, или кто-то специально меня избавил от нее. Какие бы мысли не роились в моей голове, как бы противно мне не было, я с готовностью подчинялся мужчине в черном костюме. Та же история происходила и с Василием, да и со всеми обитателями столь странного «пансионата».
Нас вместе с Василием поставили — как я называю, — в «отряд копателей». Нам выдали штыковые лопаты и привели на одно из бесконечных голых полей с твердой, как гранит красной глиной, которую следовало перекопать под посадку картофеля. В нашем отряде трудилось десять человек. Все примерно одного возраста.
Прибыв на поле, я попытался было заговорить, познакомиться с товарищами по несчастью, но к своему большому изумлению не смог вымолвить и слова. Язык отказывался меня слушаться, и по удрученным взглядам ребят вскапывающих глину я понял, что и их постигла та же участь загадочного безмолвия. Втыкая лопату в слежавшуюся вековую глину, я боялся, что больше никогда не смогу заговорить. Меня ежедневно, даже ежеминутно будут окружать сотни человек (или человеческих душ), и каждый из нас будет одинок в этой молчаливой ничего не выражающей толпе роботов-рабов. Я могу только мыслить и хотя бы за это спасибо. Но что будет, если и эту способность у меня заберут? Неужели я останусь совершенно бесчувственным существом похожим на клубень картофеля?
Переворачивая глину, раздробляя ее комья лопатой, я вновь ощутил приступ неимоверного страха. Нет. Они такого не допустят. Так просто не может быть. Если я перестану быть, хоть чуточку разумней, я прекращу испытывать страдания. Разве не за этим я здесь? Не ради искупления грехов вспахиваю чертову глину, дышу спертым воздухом, и покрываюсь потом, который водопадом стекает мне в трусы?! Конечно, они этого не допустят. Не отнимут у меня разум! Не отнимут мысли и воспоминания о прежней жизни, которые уже бередят мою жалкую душонку. Совесть единственный мой собеседник. А с мужиками, разделившими мою участь, мы со временем научимся общаться с помощью жестов и взглядов. Ведь всем известно, что человек привыкает ко всему, даже к тому, что попал в ад.
