12
Небо окончательно просветлело и казалось фантастически далеким. В аду я привык к низко ползущим тучам, и сейчас с приоткрытым от изумления и восторга ртом стоял, задрав голову. Между многоэтажками виднелся оранжево-красный горизонт, и я с нетерпением ждал восхода солнца.
Город просыпался. По дороге все чаще проезжали автомобили. Я сидел на лавочке, на детской площадке возле шестнадцатиэтажки. Наблюдал, как машины одна за другой освобождают двор. Люди спешат на работу. Молодые мамочки ведут сонных малышей в детский сад.
Из четвертого подъезда выскочил мальчик лет пяти с самокатом в руках. Он вскочил на него одной ногой, отталкиваясь другой, покатил по тротуару. Следом за мальчишкой выскочила, худенька женщина лет тридцати в коротком белоснежном платье. Она что-то крикнула сыну и ускорила шаг, силясь его догнать. Я выпрямился, а затем и вовсе прогнулся, вперед провожая оголенные стройные ноги голодными глазами. Легкое летнее платье при каждом шаге, возбуждающе постукивало подолом по попе женщины. Я смотрел на нее, практически не моргая, пока она не скрылась за углом многоэтажки.
Я дождался восхода солнца. Даже сквозь темные стекла очков мои глаза чувствовали напряжение, глядя на лучи, играющие на окнах домов. К большому разочарованию, я ощутил острое желание, скрыться в тени. Я поднялся со скамейки и прошел ко второму подъезду, где находилась квартира родителей.
Когда я умер, маме было пятьдесят пять. Она как раз вышла на пенсию. Я помню вечер в семейном кругу. Ее новое темно-синее платье, которое безумно ей шло и подчеркивало голубые глаза затронутые маленькими морщинками. Помню, как она суетилась в кухне, тряслась над пирогами. Ей хотелось, чтоб все было идеально. Впрочем, как и всегда. Она всю жизнь стремилась к идеалу. Идеальная семья, как на коробке с полезным сухим завтраком. Идеальный дом с белым штакетником и зеленым, подстриженным газоном. Идеальная работа, машина, мебель, посуда и все, все, все, вплоть до пирогов. Но, не смотря на стремление сделать свою жизнь и жизнь близких похожей на сказку, не всем ее планом суждено было сбыться. Моя старшая сестра не поступила в медицинский, как этого хотела мама. Рано вышла, замуж посвятив себя двум очаровательным дочерям. Я не стал экономистом и, так же как и сестра рано женился. Тогда мама переключилась на внучек пытаясь сотворить из них настоящих леди. Не упускала возможность отчитать зятя и каждый раз, когда я приходил в гости с женой или без, она отчитывала меня. Я вообще считал, что мама слегка недолюбливает всех мужчин, включая собственного сына. Даже в тот вечер, посвященный маминому выходу на пенсию, она не упустила возможности отчихвостить меня при всех, пристыдив за болезненный вид жены.
Отцу к тому времени стукнуло пятьдесят восемь. Он всегда хорошо выглядел. Был крепким и подтянутым. Каждое утро делал зарядку, поднимал гантели. Вел здоровый образ жизни. Но как бы он не бодрился, на его лице морщины становились все глубже. Взгляд — задумчиво-отсутствующий, а подтянутое тело жилистое. Я не помню его многословным. Говорил редко исключительно по делу. Я с детства видел в нем лидера. И пока мама срывалась на крик, в сотый раз велела мне мыть руки и идти за стол, отцу достаточно было одного слова, а иногда и взгляда, и я сидел за столом с руками чище, чем у хирурга.
Я любил родителей. Стоя возле подъезда, я боялся увидеть не жилистого еще крепкого мужчину, пусть его виски и побелели, а немощного старичка. Не бойкую стремящуюся к идеалам женщину, а сухонькую бабульку. Двух пожилых людей десять лет назад похоронивших собственного ребенка. Людей уставших от жизни и старческих болячек не дающих спать по ночам. Я боялся не узнать в них родителей. Но как бы тяжело мне не было, находясь в непосредственной близости от них, я жаждал встречи.
Я не видел их десять лет. В моем распоряжении семнадцать часов, после чего я исчезну из этого мира навсегда. Я не знал этого наверняка, но шестое чувство подсказывало, что второго отпуска у меня уже не будет. Было бы глупо вернуться с того света даже не взглянув на родителей.
Я стоял у двери подъезда, судорожно постукивая подушечками пальцев по домофону. Раздумывал набрать мне номер квартиры родителей, или кого-то из соседей? Что сказать? Кем представиться?
Мою задачу упростила девушка лет двадцати. Темноволосая пышечка выскочила из подъезда, чуть не сбив меня с ног. Извинившись, бросилась вдоль по тротуару. Я же зашел в подъезд. Вызвал лифт, нажал кнопку с цифрой семь. Узкая дребезжащая кабина поползла вверх. Цифры меняли друг друга, напоминая мне черепашьи бега.
Наконец семерка сменила шестерку, и двери лифта открылись. Я вышел на площадку, ломая пальцы. Сколько бы я не напрягал мозги, я так и не смог придумать, что скажу родителям и как спрошу о жене.
Я не стал тянуть время. У меня его и так слишком мало. Подошел к сейф-двери ведущей в квартиру родителей, нажал на звонок. Послышалась короткая монотонная трель. У меня участился пульс, и задрожали колени. В какой-то момент я хотел броситься вниз по лестницы, не дожидаясь лифта, но сдержался. Как бы тяжело мне не было я должен преодолеть страх и увидеть родителей.
Чувствуя, как пульсируют вены на шее, я слышал неторопливые шаги за дверью.
Раздался щелчок открываемого замка. Изогнутая блестящая ручка поползла вниз. Переминаясь с ноги на ногу, я снял очки, затем водрузил их обратно.
Дверь открыла худая женщина с обвисшей кожей на шее, глубокими складками вокруг губ и бледно-голубыми выцветшими глазами, которые день ото дня теряли насыщенный синий оттенок. Короткие волосы выкрашены в темно-каштановый. Цвет выглядит вполне естественно. Выдают его белоснежные корни, что отросли на полсантиметра. Голубое простое платье прикрывает лодыжки, подчеркивает костлявые плечи женщины. Она вопросительно смотрит на меня и недовольно хмуриться.
— Что вам нужно? — спрашивает она. Голос ее тихий, бесцветный. — Вы к кому? — глядит на мое замешательство.
Мама всегда была крепкой, даже полной женщиной. Ее щеки светились румянцем, словно у младенца. Чуть волнистые густые волосы доходили до плеч. Она укладывала их каждый день. Не помню, чтоб видел, хоть один седой волос. Она выглядела моложе своих лет и гордилась этим. В худенькой сухой женщине открывшей мне дверь, с бесцветным голосом и пустым безразличным взглядом я с трудом узнал ту жизнерадостную пышущую здоровьем и энергией женщину. Но, не смотря на это, я ели сдержался, чтобы не броситься ей на шею.
— Я к Юдиным, — глотая ком вставший поперек горла, говорю я.
Меня мучает совесть. Я понимаю, что внешний вид мамы изменился не только благодаря прошедшим десяти годам. Безусловно, они наложили отпечаток. Но главную роль в ее изменившейся внешности и опустошенной душе, что выдают бледно-голубые, холодные глаза, сыграла моя внезапная кончина.
Я не самоубийца. Я не планировал расставаться с жизнью и винить себя в собственной смерти бессмысленно. Но все же я не мог избавиться от чувства вины поселившегося во мне с того момента как я увидел мамины глаза. Я ощутил жгучее желание все исправить. Или на худой конец оправдаться перед родительницей. Попросить прощения за все пролитые по мне слезы. А их, я уверен было не мало.
— Что вам нужно? — мама повторяет свой вопрос. Пускать меня в квартиру она не собирается. Держит на лестничной площадке.
— Простите, — я больше не мог сдерживать себя.
Я бережно, но довольно уверенно взял ее костлявые теплые ладони в свои руки. Представить не мог, как мне их не хватало. Я потянул ее ладони к лицу, желая прикоснуться к ним щекой, губами.
Мама заметно занервничала. Попыталась высвободиться. Оглянулась в квартиру, позвала отца по имени. Я тотчас отпустил ее руки, осознав, как глупо выгляжу. Я напугал ее. Не часто встретишь подростка совершающего обход по квартирам пенсионерок с желанием потрогать их руки.
— Извините. Простите ради бога, — заговорил я, боясь, что мама захлопнет дверь перед моим носом.
Я снял очки, повесил их на ворот футболки, просунув за него одну из дужек:
— Я не хотел вас напугать. Просто вы напомнили мне…. Напомнили мне… — я дважды пытался сказать «маму», но это слово застревало в горле, заставляя вспомнить об одном из пунктов договора: «Любая попытка заговорить с кем-нибудь о прошлой жизни ведет к временному безмолвию». — Одного близкого человека, — наконец вымолвил я, потирая мочку уха — одна из вредных привычек. Никак не мог от нее отучиться. И даже после смерти продолжал натирать собственные уши докрасна. Но вот «туннели» в ушах белобрысого подростка чье тело мне выдали, заставили отпустить дырявую мочку, вызвав неприятное острое покалывание.
— Что случилось? — спросил отец, показавшийся в дверях за спиной мамы.
Его строгий нахмуренный взгляд обвиняющее впился в меня. Голову покрывали редкие седые волосы. Тонкие губы подрагивали. Щеки впали. Глаза провалились внутрь черепа. Худые руки весят безвольными веревками вдоль тела. Он забросил гантели. Да и зарядку по утрам уже не делает. Впервые глядя на отца, я испытал чувство жалости. Я пристыжено опустил глаза. Не мог смотреть на него вот так! Без какого-то трепетного страха и уважения.
— Все в порядке, — ответила мама, не сводя с меня глаз. Ее голос дрожал. — Иди, — велела она отцу, нежно подтолкнув его в спину.
Отец глянул на маму, затем одарил меня гневным, предупреждающим взглядом, мол, давай без глупостей парень. Ушел в кухню. Я слушал шарканье подошв его тапок по линолеуму.
— Кто вы? — делая шаг за порог, прикрыв за собой дверь, прошептала мама.
Ее глаза впились мне в лицо. Руки задрожали, и она сцепила пальцы, силясь унять дрожь. Я понял, что она, каким-то чудом признала во мне сына. Или мне показалось, и я всего лишь выдал желаемое за действительное. Как бы ни было на самом деле, я не только не мог сказать ей правду, но и не хотел этого делать. Конечно, я ждал, что она меня узнает. Желал прижаться к ней, будто маленький мальчик, скучающий по материнской ласке. Но я сдержался, глядя в ее голубые глаза, где страдание растворилось во всепоглощающей надежде. Надежде заново обрести сына. Я знал, что навсегда исчезну из этого мира после полуночи. Поэтому было бы крайне бессовестно вселить в нее веру загробного мира. Позволить всю оставшуюся жизнь просидеть в ожидании новой встречи со мной.
— Извините, если я вас побеспокоил, — начал я. — Я ищу Катю Юдину, — я заметил, как начинающие оживать глаза матери потухли, приобретая холодное безразличие ко всему происходящему. Она склонила голову и потянулась к двери, желая скрыться в квартире.
— Она здесь не живет, — произнесла мама. Затем подняла на меня глаза, будто желая убедиться, что перед ней подросток, не имеющий ничего общего с ее покойным сыном.
— Я знаю, что она здесь не живет…
— Тогда зачем вы пришли? — перебила меня мама.
— Я только сегодня узнал, что она переехала, а куда мне не сказали. Я подумал, что вы могли бы знать ее теперешний адрес, — я умоляюще смотрел в поникшие глаза матери.
— Да я знаю, — переступая порог квартиры, прячась за прикрытой дверью, сказала мама. — Но вы ведь не думаете, что я стану называть его первому встречному?
— Конечно, нет, — я подошел ближе, взялся за дверь, боясь, что мама захлопнет ее, так и не сказав ничего о моей жене. Маму этот жест насторожил, и она глянула в сторону кухни, будто обдумывая, не позвать ли отца? — Пожалуйста, мне очень нужно ее видеть.
— Да я ведь даже не знаю, кто вы! — мама дернула дверь, но я не позволил ей ее захлопнуть.
— Я ее брат, — выпалил я первое, что мне пришло в голову.
— Не морочьте мне голову, — теряя терпение, не оставляя попытки закрыть дверь сказала мама. — У Кати нет братьев.
— Есть, — настаивал я, удерживая дверь. — Просто она обо мне ничего не знает. Я внебрачный сын ее отца. Моя мать отказалась от меня. Я воспитывался в детдоме. Всю жизнь мечтал увидеть отца и сестру. Но я не решился сразу идти к отцу. А сестра переехала и теперь я не знаю ее адрес.
Мама изумленно уставилась на меня, отпустила дверь. Я смотрел на нее желая убедиться, что не перегнул палку, и моя ложь звучала правдоподобно. О том, как в дальнейшем сложится судьба моего тестя — отца Кати, если мама любопытства ради задаст ему пару вопросов касающихся внебрачного сына, я заморачиваться не стал. Он все равно мне никогда не нравился.
— Почему я должна вам верить?
— А вы и не должны. Вы хотели знать, зачем я ищу Катю, я вам ответил. Мне просто нужна помощь.
Мама на секунду задумалась. Хотела было что-то сказать, но вдруг переменилась в лице.
— Откуда вам известен наш адрес? — вновь хватаясь за дверь, спросила она.
— Мне назвал его тот же мужчина, что сообщил о переезде сестры, — соврал я.
Маму убедил мой ответ, но сдаваться она не собиралась.
— Я дам вам ее номер телефона, — чуть подумав, заявила мама. — И если она захочет вас видеть, сама назовет свой адрес. — С этими словами она отступила в прихожую, а после закрыла дверь.
На этот раз я не стал препятствовать. Опустился на одну из ступенек, ведущих на восьмой этаж. Ждал, когда мама вернется с номером телефона моей жены.
Я представил, как она прошла в кухню рассказала все отцу. Отец задал пару интересующих его вопросов. Может, не поверил моей истории. И даже попытался отговорить маму давать мне номер Кати. Но мама, как и всегда, осталась непреклонна. Я видел, что она действительно хотела мне помочь. Не знаю из-за того что почувствовала во мне сына или просто прониклась моей лживой историей. Но если она что-то решила ее не переубедить. Всегда сделает по-своему.
Дверь открылась. Я подскочил с бетонной ступеньки. Она смотрела мне прямо в глаза, словно пыталась заглянуть через них в самую душу. Смотрела с добротой, трепетом и тоской. Думаю, та же тоска читалась и в моих глазах. Затем она протянула сложенный вдвое листок.
— Не знаю, зачем я это делаю, — сказала она.
Разумеется, моей истории мама не поверила. Я взял лист из ее пальцев. Убрал в задний карман джинсов. Затем взял ее ладонь и ласково погладил по тыльной стороне.
— Спасибо вам большое. И простите меня… — я попытался сказать, что сожалею, что так вышло, безумно ее люблю и скучаю по ним. Но моя речь оборвалась на полуслове. Мне оставалось лишь выпустить ее теплую руку из своих пальцев.
Я побежал вниз по ступенькам не в силах больше оттягивать момент расставания. Я убегал, понимая, что никогда ее больше не увижу. Ни в этой жизни, ни в загробной.
