— Я предполагаю, — бросает она тихо, но по ее взгляду, до жути знакомому взгляду я понимаю это даже быстрее, чем сама Гермиона — она права. — Воландеморт не мог контролировать этого. В ту ночь в Годриковой лощине от его души откололся еще один кусок.
Во мне нарастает беспокойное предчувствие.
— И что это? — меня лихорадит от одной только мысли, что крестражем может оказаться все, что угодно. С той ночи в доме побывало немало людей, что-то вынесли, что-то забрали себе на память Сириус или Ремус. — Как мы узнаем, что это?
Гермиона поднимает на меня глаза, и в них нет даже боли, настолько истерзали и измучили ее месяцы страданий. До того, как она открывает рот, я успеваю подумать, что это самое тяжкое бремя человечества — способность чувствовать.
— Гарри.
Сердце стучит все медленнее, как механизм, у которого вот-вот кончится завод.
— Последний крестраж Воландеморта — это ты.
* * *
Я лежу, уставившись в прогнутый металлический каркас верхней койки. По нему растеклось изжелта-багровое пятно света от чадящей керосиновой лампы, которую Гермиона оставила на тумбочке. Мы почти не разговариваем. Она приносит воду и дурно воняющую пережаренную еду, протирает мой лоб холодным мокрым полотенцем.
Почти механически проверяет температуру — меня лихорадит, знобит и тошнит одновременно, и я догадываюсь, что там уже давно перескочило за допустимую норму.
Она раздевает меня, не встречая даже вялого сопротивления. Под стуком сердца я чувствую, как изъян в совершенной системе организма, звенящий зуд крестража.
Гермиона больше не снимает медальона, и каждый раз, как она приближается, я слышу это отдаленное дребезжание на самом краю возможностей моего слуха. Как шепот, как мания, как помутнение больного рассудка. Я чувствую его присутствие, и это сводит меня с ума.
Гермиона раздевает меня, рвет рубашку, стягивая промокшие насквозь тряпки с моих безжизненных рук. Тянет штанины, я уже не в силах стесняться. Приносит таз с теплой водой и моет меня при помощи полотенца, так что в жарком бреду я чувствую только ее руки, нежные и неожиданно сильные, которые поддерживают меня, гладят по дрожащим плечам и мокрым от пота и слез щекам.
