Встретимся у альбатроса

7

В столовой девчонки оживлённо шушукаются и бросают на Зою косые взгляды, но, когда она подходит ближе, замолкают.

– Воровкам место не здесь, а в подвале с крысами, – заявляет Настенька и как будто невзначай задевает её плечом.

Зоя спотыкается, стакан выпадает у неё из рук и через мгновение разлетается на сотню острых осколков. Приземлившаяся рядом тарелка бьётся надвое, и пюре с подливой расползается по белым с голубым узором половинкам, будто хлынувшая из разлома коры магма.

Настенька ухмыляется себе под нос, вокруг слышится хихиканье, а у Зои от злости и обиды на глаза наворачиваются слёзы. Не успев ничего толком обдумать, не говоря ни слова, Зоя поднимается на ноги, устремляется за Настенькой и с силой толкает её в спину.

Настенька вскрикивает и влетает в ближайший стол. Сидящие за ним мальчишки изумлённо вскрикивают, а Настенька выпрямляется и оборачивается. По её блузке расплываются рыжие пятна, раскрасневшееся лицо перекошено.

– Ты что, коза, совсем умом тронулась?!

Вожатые успевают встрять раньше, чем кто-либо из девчонок делает следующий опрометчивый шаг.

Зою распинают на товарищеском суде, и в кровать она отправляется позже всех, не желая сталкиваться с Настенькиными издёвками в палате. Уязвлённая, разбитая, полная ненависти и к Настеньке, и к вожатой Тане, отчитывавшей её за отщепенство и сумасбродство, и ко всему «Альбатросу».

Зоя долго ворочается в кровати, а, когда наконец проваливается в сон, слышит язвительный смех девчонок. Она куда-то бежит, не разбирая дороги, но ноги почему-то очень трудно оторвать от земли, и перемещается Зоя медленно, словно в толще воды. Ей чудится, будто кто-то её преследует.

Лес и лагерные домики раскрашены цветными бликами: зелёными, красными, голубыми и жёлтыми. Будто «Альбатрос» спрятан за гигантским витражным стеклом, через которое на него падает солнечный свет. Вот только на улице темно, и по земле стелется туман.

Рядом вновь раздаётся приглушённый смех. Зоя резко останавливается и оборачивается. И сталкивается лицом к лицу с Васильком.

Он пристально смотрит на Зою, и Зое почему-то очень хочется назвать Василька Славой, хотя, конечно, они со Славой ничуть не похожи.

– Тут пропала девочка, – тихо, вкрадчиво говорит Василёк. – Она любила гулять по лагерю одна. Прямо как ты. И у неё было два хвостика – прямо как у тебя, – Василёк вдруг страшно округляет свои красивые синие глаза, и высоким, писклявым голосом кричит: – Это была ты! Ты пропала!

Зоя выныривает из сна рывком, распахивает глаза и прерывисто дышит. В палате темно, за окнами – звёздное небо. На деревья падают блики, но не цветные, а обычные, белёсые – от фонарей, расставленных вдоль центральной аллеи.

Зоя нашаривает под подушкой оловянного солдатика и стискивает его в пальцах, будто игрушка может помочь вернуться в реальность. Винтовка солдатика больно впивается в кожу.

Зоя знает, что Василёк – настоящий, не тот, что караулил во сне, – говорил не о ней. Ведь Зоя здесь, в «Альбатросе», и два года назад она со всеми вернулась домой, в Ленинград, когда закончилась смена. Зоя до сих пор помнит, как потряхивало на колдобинах автобус, как ребята смеялись и тянули нестройным хором «Когда мои друзья со мной». И, хотя кто-то почти кричал, а кто-то бубнил слова себе под нос, получалось очень хорошо, потому что песня была как будто про них: загоревших, радостных, если не сдружившихся, то привыкших друг к другу, вместе выстраивавшихся ещё недавно на линейке по утрам, готовивших спектакль и рисовавших плакаты.

– Я не пропала, – одними губами произносит Зоя, будто пытаясь переспорить Василька из сна.

Ей, конечно, некому возразить. Правда, согласиться с Зоей тоже некому. Девчонки спят, а Славу Зоя не увидит до утра. Но, когда они наконец встретятся, кошмар наверняка потеряет силу.