— Меня зовут Намджун. И я — трансгендер.
Когда ваша маленькая дочь вместо нарядных кукол и плюшевых медведей предпочитает пластмассовые самосвалы и фигурки супергероев, можно посмеяться. Когда ваша дочь отказывается надевать платье и рыдает в то время, как вы завязываете ей на голове пышный бант, стоит задуматься. Когда ваша трёхлетняя дочь на вопрос «что ты хочешь в подарок на Рождество?» отвечает «чтобы Санта превратил меня в мальчика», пора начать беспокоиться.
Маленькая Намджи совершенно не понимала, почему так случилось, что она родилась девочкой. Она не понимала, почему её пытаются нарядить в эти пёстрые платья, почему не покупают кепку, которая её понравилась, отмахиваясь словами «она мальчишечья», не понимала, почему дед не хочет брать её с собой на рыбалку, почему ругаются каждый раз, когда она рисует себе чёрным фломастером усы, не понимала, почему не разрешают обстричь коротко волосы и почему ей нельзя справлять нужду в туалете стоя, как папа. Всё казалось каким-то неправильным, будто все вокруг попросту насмехались над ней и издевались. Подаренные родственниками и гостями куклы в пышных блестящих платьях тут же отправлялись под кровать, на съедение злым оркам, которые, как считала Намджи, там обитали. А новые розовые юбки и кофты с единорогами и феями ожидала встреча с маникюрными ножницами, украденными из маминой косметички. Она усиленно давала понять, что всё это ей не нравится, вот только родители, видя, что с их дочерью что-то не так, только больше и напористей старались привить ей любовь к рюшам и блёсткам.
Когда наступил переходный возраст, ситуация усложнилась. Девочка перестала быть несмышлёным ребёнком, недоумённо хлопающим ресницами на заявления взрослых. Теперь она чётко осознавала свою неправильность. И это осознание сжигало изнутри. Намджи ощущала себя в ловушке, которой являлось её собственное тело. Длинные волосы, всё ещё кое-как сохранённые мамиными усилиями, вызывали желание удавиться ими. А постоянное «ты же девочка» звучало как оскорбление и накрывало волной с трудом контролируемого гнева. Она всё чаще стала запираться в своей комнате, прячась ото всех, и, втиснувшись на полу между кроватью и шкафом, тихо плакала, мечтая, чтобы те орки, в которых она верила в детстве, наконец съели и её. Но не всегда выходило глотать слёзы в одиночестве. Иногда обида на весь мир настолько захлёстывала, что она в истерике выбегала к родителям и, крича на них до хрипоты, обвиняла их в том, что те дали ей жизнь. Ведь она уже не раз пожалела, что была рождена. Родители реагировали на её слова по-разному. Иногда кричали, иногда отец хватался за ремень, иногда твердили что-то успокаивающее. Но даже мамино «мы всё равно тебя любим» совсем не утешало. В минуты затянувшейся истерики, которая раздирала пульсирующий мозг, помогал лишь только канцелярский нож, плавно скользящий лезвием по запястью, оставляя за собой кровавый след. Физическая боль вытесняла душевную, а вид собственной крови дарил умиротворение. На её руках уже были десятки шрамов и затянувшихся рубцов. И, пожалуй, в одну из таких истерик она бы наверняка вскрыла себе вены, хоть этим же канцелярским ножом, если бы не соседский мальчик Сокджин.
Они дружили с самого раннего детства. Бегали во дворе их многоэтажки, играли в супергероев, пиратов, волшебников, лазали по деревьям и с любопытством разбирали на детали машинки. И спустя столько лет Сокджин всё ещё был рядом. Всё ещё рядом, не смотря на её проблемы и частые истерики.
— Намджи, положи ножницы, — Сокджин, ступая босыми ногам по кафелю, подошёл к девочке, стоящей у зеркала над умывальником, и мягко приобнял ту за плечи.
— Нет... Я должна... Должна наконец избавиться от них... Должна... — бормотала она, а по щекам текли слёзы. — Я столько терпела их... Я не хочу больше... Не хочу...
— Хорошо. Но давай пойдём в парикмахерскую, ладно?
— Нет! — голос девочки сорвался на крик. — Я не хочу ждать! — и она, клацнув ножницами, отрезала длинную прядь волос на виске прямо под корень. А затем ещё одну и ещё.
— Перестань. Дай ножницы мне, — он выхватил их из её рук. — Я, конечно, не парикмахер, но думаю, справлюсь лучше тебя.
— Ладно, — послушно согласилась она, ведь доверяла ему как никому другому. — Только стриги коротко. Как можно короче.
Намджи не понимала, чем она заслужила такого друга. Да и был ли он для неё просто другом? Вовсе нет. Ближе, чем он, необходимее, чем он для неё никого не было. Она любила его. Всем сердцем. Так сильно, как только была способна. Любила больше, чем собственных родителей и весь этот мир. И пусть кто-то скажет, что тринадцать — это не возраст для любви, Намджи не согласится. Ведь она любила его с самого первого дня, прямо с того момента, как он в дворовой песочнице протянул ей ржавую машинку с выбитыми стёклами и отломанными дверками. Она любила его и готова была отдать ему всё, от последней запрятанной от родителей сигареты до собственных самых сокровенных мыслей.
— Когда я стану совершеннолетней, — делилась Намжди, сидя на полу в заброшенном здании, бывшем ранее заводом. — Я сменю пол. Стану парнем. Неважно, сколько для этого понадобится операций и как дорого это будет стоить. Неважно. Я всё равно сделаю это, — заявила уверенно, выдыхая табачный дым в сторону от Сокджина.
— А имя? — интересовался мальчик, морща нос от неприятного запаха. — Тоже сменишь?
— Да. Я стану абсолютно другим человеком. Это будет моё перерождение. Здорово же? Раньше я думала, что для этого нужно чудо, но оказалось, что только деньги. Возможно, я даже смогу жить счастливо.
— А если ты станешь парнем... то кого тогда будешь любить? — он смутился. — Парней или девушек?
— Сокджина. Я всё ещё будут любить Ким Сокджина. Всегда. До самой смерти.
Они были такими разными. Словно из разных миров. Словно они никогда не должны были встретиться. А если и встретились, то должны были непременно разойтись, даже украдкой не взглянув друг на друга.
Намджи любила заброшенные здания и промозглый берег реки на рассвете. Сокджин же предпочитал свою уютную спальню и тёплое солнце на тропинках парка. Она огрызалась с учителями, но училась хорошо без особых усилий. Он же был мягким и податливым, однако усердно корпел над учебниками, с трудом усваивая материал. Она любила глотать сигаретный дым и хвасталась крестом на запястье, набитым самостоятельно иглой. А он любил пить какао и хвастался добытым билетом на концерт симфонического оркестра.
Намджи ужасно боялась его потерять. Боялась, но по-прежнему вела себя эгоистично, больше беря, чем отдавая взамен. А Сокджин просто принимал её такой, просто с искренним интересом вслушивался в каждое слово, просто старался понять её и стать для неё поддержкой, в которой та так нуждалась.
Намджи становилась старше и, кажется, научилась воспринимать мир пофигистичнее. Истерик немного поубавилось, и новые шрамы на руках стали появляться всё реже. «Девочка-мальчик», «оно», «бесполое» в спину, когда она проходила по коридору школы, больше не трогали так, как раньше. Учителя устали бороться и прекратили свои бесполезные попытки оказать на неё влияние. А даже если бы и не перестали, она бы всё равно продолжила коротко стричься и носить мужскую школьную форму, на которую та потратила все свои сбережения. Остались лишь укоризненные взгляды, неодобрительное качание головой и занижаемые оценки. Наверное, она бы могла стать отличницей, возможно, даже первой в школе, если бы надела юбку и отрастила кудри. Но её это нисколько не заботило. Ей было не жаль.
В школе над ней никто не издевался. Не прятал спортивную форму, не подкладывал в столовой в тарелку тараканов, не караулил за углом после занятий. Даже высказать свою неприязнь в лицо никто не смел. Ведь девочка выросла высокой и крепкой и уже как три года занимала тхэквондо. А то, что с ней никто не жаждал общения, ей было только на руку. Ведь у неё был Сокджин. Зачем же тратить время ещё на кого-то?
После занятий тхэквондо она всегда заходила за ним в музыкальную школу, где тот осваивал фортепиано и скрипку. С удовольствием слушала его игру и восторженные рассказы о его успехах и достижениях.
— Как думаешь, выйдет из меня гениальный композитор? — смеялся он, а Намджи ничуть не сомневалась в его таланте. И ещё меньше она сомневалась в его тёплой улыбке, которая, кажется, способна была спасти весь мир, в какой бы заднице тот не оказался.
