Мальчишка (Hetalia, Хеталия)

Часть 4

Людвиг со вздохом прикрыл глаза, стараясь себя успокоить. Но громкий и надтреснутый голос Гилберта возвращал его в этот мир, лишь сильнее нервируя. Младший Бальшмидт считал себя хорошим начальником, он был вежлив с подчиненными солдатами, осознавал свою ответственность за их действия и очень редко повышал на них голос. Однако сейчас ему хотелось не просто заорать, ему хотелось стукнуть чем-нибудь назойливого брата, который пользовался родственным положением, игнорируя приказ покинуть кабинет.

- Иван может что-то знать! Почему ты не хочешь допросить его?

- Потому что я не хочу пытать ребенка!

- Да ты влюбился в него. - Гилберт улыбнулся.

- Заткнись, идиот. И проваливай уже, ты мешаешь мне работать.

- Я бы с ним поговорил, но ты сам понимаешь, что общий язык мы не найдем.

- Так, - Людвиг поднялся с кресла, - этот вопрос закрыт. Никто не тронет Ивана без моего ведома. Вы все поняли, герр гауптман?

- Да-да. - Гилберт хмыкнул и вышел из кабинета.

Людвиг облегченно выдохнул. Наконец-то можно спокойно поработать. Взявшись за бумаги, Бальшмидт понял всю тщетность своей попытки. Навалилась усталость. Раздраженно ругнувшись, Людвиг растрепал идеально уложенные волосы и прикрыл глаза, пытаясь расслабиться.

Ему осточертела эта война. Он устал видеть смерть и, что хуже, быть причиной этой самой смерти. Для того положения, что он занимал, Бальшмидт был слишком мягок и все принимал близко к сердцу, хоть и умело скрывал это. Он не колеблясь мог отдать приказ об уничтожении целой деревеньки, но осознание наваливалось потом. И чтобы Людвиг с этим не делал, совесть не успокаивалась, и речи фюрера не облегчали ноши.

Поэтому Бальшмидт и не позволял допрашивать Ивана. Мальчишка за последние пару недель стал совсем другим. Он уже не смотрел исподлобья, в глазах появились живые искорки, а на губах все чаще и чаще вспыхивала улыбка. За все время, проведенное на фронте, Людвиг не видел такой улыбки. Да и с чего бы? Вокруг война, не до улыбок. А теперь рядом с ним был человек, который, как казалось самому Бальшмидту, не презирает его.

Выходя из дома, Гилберт наткнулся на Брагинского, который нес обед его брату. За пару недель, что Ваня здесь провел, он немного окреп, прошла бледность и болезненный вид. Людвиг слишком сильно заботился об этом мальчишке. Но не мог же он действительно влюбиться в Брагинского? Бальшмидт задумчиво окинул Ивана взглядом, который покраснел от такого внимания и быстро проскочил мимо него. Да, Ваня был мил, у него были необычайно красивые глаза, но он враг, о какой любви может идти речь? Это все какая-то глупость.