Моя Борьба | Короткие рассказы

Глава 4. "Секта свидетелей здравого смысла".

Норманн стоял на крыльце одного из домов по Генри Форд Стрит – одного из тех однотипных белых домиков, что строили ещё пять лет назад. Позднее и их признали слишком затратными в производстве, не соответствующими идеологическим стандартам, заменив на не менее невзрачные многоэтажные комплексы – коммуны. Несмотря на то, что сейчас на строительство домов типа «Алюм» наложили запрет (так как на них, якобы, уходило большое количество алюминия, необходимого в военной промышленности), он сам помнил, что было время, когда все государственные СМИ нахваливали эти дома за удобство, мобильность, устойчивость к коррозии.
По обыкновению, Норманн разблокировал кодовый дверной замок универсальной карточкой, которой государство снабжало всех работников КПБИ для таких целей. Войдя в дом, он сразу увидел кардинальное отличие от остальных жилищ. При входе на стене висел не телеэкран (который находился стандартно в подобных помещениях), а старенькая картина. Норманн засмотрелся на неё, ведь таких вещей он не видел с самой юности, когда антиквариаты и галереи ещё были целы. Вспомнив, для чего пришёл, он повернул в комнату направо. Там располагалась спальня; в ней Норманн также нашёл несколько необычных вещей. На кровати лежал изношенный именной перочинный нож, со слегка обломанным кончиком. Раньше такой имел каждый уважающий себя парнишка. Предназначение второй он даже не знал. Вещь была довольно тяжела и напоминала кусок металла с ручкой.
Выйдя из спальни, Норманн направился в кухню; писателя по-прежнему нигде не было, поэтому сразу направился в последнюю комнатку – уборную. Зайдя, он тщательно проверил примыкающую к боковым отдушинам стену на наличие различных деформаций, хотя прекрасно понимал, что человеку невозможно было бы поместиться в столь тесном пространстве между двух стенок. Сдвигая зеркало, он услышал кашель за своей спиной.
– Думаю, Вы ищите меня, – Норманн повернулся и увидел небольшого худощавого человечка с пепельно-пшеничными волосами, гладко зачёсанными на старинный манер. Он стоял по-военному подтянуто и гордо, однако, опираясь на простенькую трость. Несмотря на то, что мужчина был довольно молод (что подтверждала наводка), его лицо, особенно лоб, покрывали глубокие морщины.
– Вистан Хьюз младший, Вы арестованы Комитетом по борьбе с инакомыслием, Вы обвиняетесь...
– Да, я понимаю причину. Я почти готов. Разрешите сделать последнее дело, это не займёт и пяти минут, и полностью подчинюсь закону, – Ньюмана поразило спокойствие, звучавшее в голосе мужчины. Обычно, подозреваемые зная, что последует за этими словами дальше, начинали суетиться, реветь и даже нападать на сотрудников КПБИ, при этом осознавая, что у них нет шансов. Люди будут цепляться за жизнь всеми возможными способами, в надежде урвать ещё хотя бы пять минут существования, даже если после этого их будет ждать ещё большая пытка. Норманн утвердительно моргнул. Хьюз, хромая, скрылся в спальне, а через мгновение выбежал с небольшим свёртком.
– Что там? Оружие?
– Нет, всего лишь бумажная книга. Я понимаю, что никто не возьмётся в наше время за чтение бумажных книг, когда есть более доступные источники, но это единственный способ увековечить свои мысли, при этом не боясь слежки. Это уже вторая моя книга.
– Я был ознакомлен с делом, там не было ничего сказано о том, что Вы писали именно книги.
– Да, знаю. Там, скорее всего, сказано, что я работал сценаристом для Главной государственной киностудии, актёром в мелких передачках. Верно?
– Верно, – Норманн в подтверждении своих слов едва качнул головой.
– Сейчас не прославишься благодаря литературе, в классическом понимании этого слова. Ради заработка, общественного признания и других регалий, приходилось немного идти в разрез собственным принципам – издавать различный шлак, который бы понравился всем. Что-то лёгкое, развлекательное, до ужаса тривиальное. Вот критика – это уже другое дело. С неё-то я и начинал свою писательскую карьеру как только зажглись первые огни революции. Я обличал прошлую власть, зарабатывающую на народе; воспевал перемены, которые должны были произойти в обществе – тогда мировая система стремительно менялась, люди тоже пытались тоже что изменить. Каждый помогал «поддерживать этот огонь» как мог: кто-то жертвовал большие суммы денег, кто-то писал статьи и делал агитки...
– А кто-то в юношеском возрасте взялся за оружие, – дружелюбно добавил Норманн. В ответ Хьюз также по-дружески похлопал его по плечу. Ньюман за время разговора проникся глубоким уважением к этому мужчине, который вместе с ним менял государство к лучшему. Он и не заметил, как оказался с человеком, которого государство обвиняло в идеологической измене, за одним столом в кухне при довольно мирным разговором.
– Но оказалось, что эта революция ни к чему не привела. Напротив, народ получил то, что не хотел больше всего и против чего боролся.
– Так по-Вашему революция не должна была свершиться? Я с первых дней был на баррикадах и помню искреннее счастье в горящих жизнью глазах каждого человека, вышедшего поддержать протестное движение, – возмутился Норманн.
– Нет, революция была вполне оправдана. Я хочу сказать, что революция, которая должна была войти в историю не только тем, что народ сбросил историческое ярмо фактического рабства, но и пошёл против всей системы целиком, чего никогда ещё не происходило, остановилась точно также стремительно, как и началась. Оказалось, народ просто захотел сменить хозяина, плюс – нашлись те, кто помог это организовать. Ещё ни одна революция мира не дошла и никогда не дойдёт до своего логического конца. Всё потому, что в этом виноват сам революционер, который боится сделать чуть больше, пострадать чуть больше, побороться чуть больше, чтобы потом и получить вдвое больше.
– В смысле?
– Глядите, мы стремились создать свободное государство, в котором голос народа имел бы столь важный вес, как и голос власти. Государство, в котором не прослушивался бы каждый звонок и не прочитывалось каждое сообщение. Со свободными от политической цензуры СМИ...
– И не участвовавшее в постоянных локальных войнах в мире, – дополнил Ньюман речь писателя словами из Манифеста о революции.
– Верно, а что мы получили: единоличная власть, которая максимально отделена от народа, диктатура одной партии, тотальная слежка на каждом шагу, репрессии, разжигание локальных конфликтов. Я так устал от этого, – закончил свою речь Вистан Хьюз, глубоко вздохнув и проведя ладонями по лицу. Чуточку помолчав, он продолжил: – Сегодня по центральному каналу показывали фрагментами производство мясных изделий. Какой путь проходит курица от маленького цыплёнка до откормленного бройлера, от крепкой скорлупы до не менее крепкой магазинной упаковки. Человек полностью систематизировал убийство животных. В этих попытках контролировать смерть он дошёл до совершенства – его теперь не остановить. А теперь представь, что человек припас для существа побольше, половчее, поумнее – для такого же человека? Ты замечал, что рекламы, демонстрирующей всё новые и новые машины для убийств, стало намного больше?
– Нет, честно говоря.
– Мне с ранних лет пророчили успешную карьеру; с самого детства я был окружён разговорами о военной славе отца, погибшего на поле боя, которого я помню смутно лишь по фотографиям. Отцовские достижения, вместе с остальной отцовской жизнью, автоматически должны были стать и моими. Но военная муштра всегда вызывала у меня какое-то резкое отторжение.
– Ежедневно ложусь спать и просыпаюсь под какую-то из передач федерального канала, – оставаясь в своих мыслях, произнёс Норманн.
– Эх, каждый день... – Вистан Хьюз громко вздохнул, а потом снова резко переключился на воспоминания из своей жизни, – не в моих принципах вершить линчевание. Первый мой материал вышел под псевдонимом «Борец» (уже не помню почему) в мелкой газетёнке, который уже, кстати, не существует; я послал этот фельетон тайком от матери, которая и слушать не хотела о такой моей карьере. В нём я разоблачил местного писаку, который сам создавал лживые новости и сам их опровергал. Позже я подписывался уже своим именем. Я считал, считаю до сих пор и буду считать, что настоящий журналист/писатель должен вершить судьбы народов, а не самому создавать проблемы и с ними бороться. Это опасная и тяжёлая работа – быть честным перед читателями, а прежде всего перед собой. Уверен, за то, что так яростно воюю за свои идеи, я – горе-воин, рано или поздно погибну. Впрочем, так закончить – долг каждого человека этой профессии. Если я доживу до глубокой старости, то пусть все знают, что где-то сдал, соврал или умолчал, отступил назад и в этом случае, молю всё живое на планете, чтобы я умер в забытье и нищете. Так о чём это я? – Хьюз много говорил и порой из-за этого сбивался сам. Однако Норманн поймал себя на мысли, что это грамотный, а главное – искренний человек, и таким людям хотелось верить. Хьюз продолжил:
– Я так скажу: благодаря всем этим продажным государственными писакам, резким перепадам между запретом информации и её полной доступностью, народ сошёл с ума. Если лет пятьдесят назад человечеством ещё двигали идеи познать себя, отправиться в космос на исследование новых планет или, наконец, закончить изучение мирового океана самой Земли. Сейчас стремление узнать каково это быть в полной мере человеком, окончательно сменилось желанием узнать: «каково быть Богом? ». Человек окончательно перестал быть человеком – он разорвался между статической машиной убийств и обезумевшим животным. Выход из всего этого я видел только один: роботов со сбившейся программой ликвидируют, обезумевших животных – усыпляют. Не знаю почему, но эта мысль сразу же вдохновила меня на написание второй в своей, если это можно так назвать, творческой карьере, книги. Около двух лет я не писал ничего серьёзного. Даже уже начал было думать, что на этом жизнь (в настоящем понимании этого слова) можно считать оконченной, что, мол, стал проживать её как всё это потерянное поколение. Но оказалось, писатель внутри живее даже меня самого.
– Вы думаете, эта книга всё решит, если общество настолько потеряно?
– По крайней мере, я оставлю в этой книге последнее слово. Литература (в классическом понимании) – умерла, даже можно сказать, что её жестоко убили: коммерция, тяга людей к праздной литературе и потакание авторов всем этим прихотям. И мы больше не увидим её рассветов и закатов, что даже, может быть, к лучшему. Однако, последнее слово не сказано – я верю, что эта книга станет эпитафией на надгробии всего человечества.
– О чём же она?
– Рабочее название книги «Секта свидетелей здравого смысла». Это история о моей борьбе, рассказ о жизни революционера, учёного, писателя и политика, живущих в государстве, раздираемом многочисленными проблемами. Несмотря на все невзгоды в стране, они не перестают её любить, как дети не перестают любить свою мать-алкоголичку. Они не дружат, более того даже не знают друг друга, однако, их объединяют общие идеалы и самое важное то, что они ненавидят. Когда настаёт переломный момент, они, все как один, встают на защиту своей страны, жертвуя собой. Их идеалы идут наперекор личным стремлениям – естественным желаниям вкусно кушать и хорошо жить. Это кульминационный момент – настаёт момент выбора, борьба находит отголоски в каждом из этих людей.
– И что же дальше?
– Все, кроме политика остались верны своим идеям и предпочли остаться в тени славы, в угоду высшей цели. Но то, что они так долго строили, было разрушено, как карточный домик, который не может попросту продолжать стоять, если вытянуть одну нижнюю карту. В конце каждый из них за свои взгляды был объявлен «сектантом» и погибает в застенках. Политик единственный остаётся живым, но как человек он умирает первым, ведь если нет борьбы – нет и жизни; борьба – её неотъемлемая часть, движущая сила. Оппортунизм сжирает политика изнутри, как сотни клеток меланомы.
– Не находите, что это слишком трагично для нашего времени? Такое сразу бы запретили, не дожидаясь публикации (если ей вообще суждено состояться)!
– Да, но жизнь – это не нескончаемый парад безумного веселья, в ней есть место для чего-то трагичного (как депрессия и меланхолия); для чего-то высокого, например, как литература. Писатель должен открывать самые потайные уголки своей души и своего разума (прежде всего себе, а потом уже читателю), чтобы это могло называться «искусством». Но людям, к сожалению, это не нужно. Они обленились читать настоящую литературу, обдумывать мысли и рассуждать.
– Вы сказали, что люди обленились читать настоящую литературу, и Вы верите в то, что эти люди смогут оценить по достоинству оценить весь этот труд, всю глубину мыслей?
– Хм, – писатель развёл плечами и кротко улыбнулся. Это было всё, что он смог ответить. Пауза затянулась, чтобы как-то её разрядить, Хьюз закурил.
– Никак не могу бросить, – всё с той же улыбкой, оправдался он. Тонкие сигареты, которые в многочисленных рекламных роликах курили только дамы, придавали изящности его аристократично худощавым, но в тоже время довольно крепким рукам. Казалось, этот человек сочетал в себе одновременно и мужское упорство с некоторой характерной грубостью, и женскую элегантность.
– Уверен, сигареты и тот дешёвый порошок, который выдают за кофе, сведут меня в могилу раньше моих идей, – дополнил Хьюз затянувшись. Однако, Норманн не слышал этой шутки, уставившись на сигарету, постепенно увлекаемую огнём в пустоту.
Внезапно, один из элементов чёрного защитного костюма Ньюмана засветился тёплым голубоватым светом. Норманн нажал на него и в комнате зазвучал слегка картавый мужской голос:
– Дело решено?
– Уже заканчиваю, – громко ответил он, перейдя на грубый тон. После чего голубоватый свет исчез.
– Вами уже интересуются, Мистер Хьюз.
– Что ж, больше на стану мешать работе доблестного КПБИ. Я готов исчезнуть навсегда, как будто меня и не существовало, только мне нужно сберечь свои мысли, – и, погладив красноватую обложку своей книги, он положил её в небольшую котомку и, прихрамывая, направился к выходу, придерживая этот заплечный мешочек, – Это я решил зарыть в землю.
– Не дурите, Мистер Хьюз! Вы должны донести свои мысли, а не зарыть их в землю. Однако на время обязаны исчезнуть. Есть такое место, где бы Вы могли укрыться от Всевидящего ока государства?
– Я побегу на восток к морю, думаю, там меня ждёт спасение у большой воды и места, где всходит солнце, – Вистан Хьюз громко иронично засмеялся, хотя в глазах его читалась непомерная грусть, сравнимая с величиной этого самого моря. Потом, сменив улыбку на серьёзность, он добавил: – Раньше ходили слухи о небольшом контрабандистском порте в той стороне. Оттуда, думаю, будет легче всего перебраться на материковую часть. Главное – это добраться до каменного ущелья, не наткнувшись на патруль, идущий с северных шахтёрских городов типа Нью-Коала. Вершите революцию прежде всего в своих умах, мистер Ньюман, и тогда мир преобразится вокруг, – с этим словами Хьюз, перебросив свою котомку на плечо, ковыляя, выбежал из дома, не дождавшись ответа от Норманна, который как раз собирался сказать, что никакого лагеря контрабандистов более не существует и что это лишь миф, навязанный властями для того, чтобы задерживать беглецов, собирающихся покинуть государство.
Норманн, на момент переведя дух, заметил, что возле его руки лежит именной перочинный нож Хьюза. Он аккуратно положил его в карман защитного костюма и взялся за выполнение своей непосредственной работы. Спустя пару минут от одного из домов по Генри Форд Стрит клубами тянулся дым, а в электронной картотеке такой человек, как Вистан Хьюз, уже официально не существовал.