Мэри Стюарт. Хрустальный грот.

Глава 3

Еще прежде, чем обойти невысокий гребень и выйти на лужайку перед входом в пещеру, я уже почти все знал. Назовите это предвидением. Просто не было признака. Тишина. Но тишина стояла всякий раз, когда я подходил к пещере. Теперешняя тишина отличалась. Только спустя немного я понял, в чем дело. Не журчал источник.
Тропинка закончилась. Я прошел по траве и увидел. Можно было не заходить в пещеру, чтобы узнать, что его там нет и никогда не будет.
На мягкой траве перед входом в пещеру были разбросаны какие-то обломки. Я подошел поближе.
Все произошло не так давно. Здесь жгли костер, затушенный дождем до того, как все сгорело. На кострище высилась груда мокрого хлама: полуобгорелое дерево, лохмотья, пергамент, превратившийся в бесформенную массу, почерневшую по краям. Я перевернул ногой ближний ко мне кусок обугленной древесины. По резьбе догадался, что раньше это был сундук, в котором хранились его книги, а пергамент — это все, что осталось от свитков.
Наверное, в обломках среди хлама валялись и другие его вещи. Я не стал смотреть. Если пропали книги, значит пропало все, и Галапас тоже.
Я медленно подошел ко входу в пещеру. Задержавшись у источника, понял, почему пропал звук. Кто-то забросал его камнями, землей и рухлядью из пещеры. Но все-таки вода медленно просачивалась из камня, размывая земляную грязь.
Странно, но высоко на уступе у входа в пещеру сохранился сухой факел. Хотя под руками не было ни кремня, ни огнива, я разжег огонь и, высоко держа факел, вошел.
По коже побежали мурашки. Из пещеры дул холодный ветер. Я знал, что меня ждет.
Из пещеры все вынесли. Все выбросили наружу, чтобы потом спалить на костре. За исключением бронзового зеркала. Оно не горело и было слишком тяжелым, чтобы унести с собой. Его сорвали со стены, и оно, накренясь, теперь стояло на земле. Больше ничего. Даже шума и шепота летучих мышей. Пещера пустовала.

    Я высоко поднял факел и поискал глазами хрустальный грот. Его тоже не было.
Факел успел несколько раз мигнуть. Мне подумалось, что он замаскировал вход в него, а сам ушел в убежище. Потом я увидел. Проем, открывавший вход в хрустальный грот, остался на месте. Но случай, называйте это как хотите, сделал его невидимым для непосвященных. Упавшее зеркало, бросавшее на вход отраженный свет, отражало теперь темноту. Свет от входа в саму пещеру падал на стену, бросавшую на хрустальный грот тень.
Для занимавшихся внизу мародерством и разрушением он оставался незаметным.
— Галапас? — обратился я в пустоту. — Галапас?
Из хрустального грота донесся легкий свист, тихое неестественное жужжание, похожее на слышанную мной в ночи музыку. Человеком и не пахло. Этого я не ожидал. Но все же забрался на уступ, встал на колени и вгляделся в темноту.
В свете факела показались кристаллы и моя лира, стоявшая за освещенным шаром. Она была совершенно невредима. И ничего больше, не считая угасавшего в блестящих стенах шума. Во вспышках и бликах света там должны быть видения, но сейчас мне неподвластны они. Я оперся рукой о камень и спрыгнул на пол. Пламя факела заколебалось. Проходя мимо покосившегося зеркала, я поймал в нем отражение высокого юноши. Его лицо было бледно, черные глаза расширены. Я выбежал на траву, забыв про пылающий факел. Сложив ладони рупором, я приготовился позвать Кадала, но звук, донесшийся сзади, заставил меня резко обернуться и посмотреть наверх.
С холма поднялись два ворона и черная ворона и принялись сердито каркать на меня.
На этот раз не спеша я взобрался по тропинке мимо источника на холм над пещерой. Не прекращая каркать, вороны набрали высоту. Из кустов молодого папоротника взлетела еще пара ворон. Остальные продолжали возиться среди цветущего боярышника.
Я размахнулся и швырнул в них горящим факелом.
Трудно сказать, сколько времени он был мертв. Я узнал его по выцветшим коричневым лохмотьям, трепещущим под скелетом. В апрельских маргаритках валялся старый сломанный сандалий. Кисть отломилась от руки, и белые хрупкие кости лежали теперь рядом с моей ногой. Был виден сломанный мизинец, криво вправленный на место. Сквозь пустую грудную клетку начала прорастать апрельская трава. Воздух был чист и наполнен светом. Пахло цветущим утесником.
Факел уткнулся в свежую траву. Я наклонился и поднял его. Не следовало бросать им в птиц. Они устроили ему подобающие проводы.
Я обернулся, услышав шаги. Это был Кадал.
— Увидел, как взлетели птицы, — сказал он и поглядел на останки под боярышником. — Галапас?
Я кивнул.
— Беспорядок у пещеры говорит сам за себя. Я догадался.
— Не думал, что пробыл здесь так долго.
— Доверь это дело мне. — Он наклонился. — Похороню его. Иди и подожди меня там, где мы оставили лошадей. Я посмотрю какой-нибудь инструмент.
— Нет, пускай лежит с миром под боярышником. Мы соорудим над ним насыпь, которая и поглотит его. Займемся этим вместе, Кадал.
Кругом было достаточно камней, чтобы соорудить могильный курган. Кинжалами мы нарезали дерна и положили его сверху. В конце лета он прорастет папоротником, наперстянкой и молодой травой, которые послужат ему саваном. Здесь мы и оставили его.
Спускаясь с горы, я припомнил, когда последний раз проходил здесь. Тогда я горько оплакивал смерть Сердика, потерю матери и Галапаса. Кто знает, что готовит нам будущее? «Ты еще увидишь меня, — сказал он. — Обещаю тебе». Да, я увидел его. Когда-то по-своему сбудется и его другое обещание.
Я вздрогнул и поймал на себе быстрый взгляд Кадала.
— Надеюсь, ты додумался взять с собой флягу, — отрывисто проговорил я. — Мне надо сделать глоток.