Мэри Стюарт. Хрустальный грот.

Глава 4

  Кадал взял нечто больше, чем флягу. Он принес еды — соленую баранину, хлеб и оливки последнего урожая в собственном масле. Мы остановились у леса с его подветренной стороны и приступили к трапезе. Рядом паслась кобыла, далеко внизу безмятежно текла река, блестевшая среди по-апрельски зеленеющих полей и поросших молодняком холмов. Туман развеялся, стоял прекрасный солнечный день.
— Ну, — сказал в конце концов Кадал, — что будем делать?
— Отправимся к моей матери. Если, конечно, она еще там. Клянусь Митрой, я бы дорого дал за то, чтобы узнать, кто это сделал! — добавил я с неожиданной для самого себя яростью.
— Кто же, кроме Вортигерна?
— Вортимер, Пасентиус, кто угодно. Когда человек мудр, добр и хорош, — добавил я с горечью, — кажется, что все подряд против него. Галапаса мог убить бандит из-за пищи, пастух из-за жилья, проходивший мимо воин ради глотка воды.
— Но это не убийство.
— Что же это?
— Я имею в виду, что это сотворил не один. Человеческая стая во много крат хуже человека-одиночки. Думаю, что это были люди Вортигерна, возвращавшиеся из города.
— Наверно, ты прав. Я узнаю.
— Думаешь, у тебя получится увидеть мать?
— Попытаюсь.
— Он... У тебя есть послание для нее? — подобный вопрос мог быть задан Кадалом лишь в силу существовавших между нами отношений.
— Если ты подразумеваешь, не просил ли Амброзиус передать ей что-нибудь, нет, — просто ответил я. — Он доверил это мне. Что я ей скажу, зависит целиком и полностью от того, что здесь произошло за время моего отсутствия. Сначала поговорю с ней, а потом решу, что сказать. Со временем привязанности меняются. Посмотри на меня. Мы расстались, когда я был ребенком. У меня остались лишь детские воспоминания. Теперь мне кажется, что я совершенно не понимал ее, ее мысли и желания. Ее привязанности могут заключаться совершенно в разном, не только в церкви. Она может по-другому думать об Амброзиусе. Боги ведают, что она не виновата, если стала мыслить иначе. Она ничего не должна Амброзиусу и позаботилась об этом с самого начала.
— Монастырь не тронули, — задумчиво проговорил Кадал, глядя в зеленую даль, прорезанную блестящей ленточкой реки.
— Верно. Вортигерн пощадил монастырь. Мне предстоит узнать, кто в чьем лагере находится, прежде чем отправлять сообщение. Что бы матери ни было известно за все прошедшие годы, ей не повредит неведение в течение непродолжительного срока. Что бы ни происходило перед высадкой Амброзиуса, я не должен рисковать, раскрывая все карты.
Кадал начал собирать остатки еды, а я задумчиво глядел в светлую даль.
— Довольно просто выяснить, где сейчас находится Вортигерн, — произнес я медленно, как бы размышляя вслух. — Высадился ли уже Хенгист, сколько с ним людей. Маррик узнает это без особого труда. Но Граф поручил мне выведать еще кое-что, чего не узнать в монастыре, а Галапас мертв. Придется поискать. Подождем здесь до сумерек и спустимся к Святому Петру. Мать скажет мне, к кому можно безбоязненно обратиться. — Я поглядел на Кадала. — Какому бы королю она ни оставалась верна, она не выдаст меня.
— Да. Будем надеяться, ей разрешат повидаться с тобой.
— Если ей станет известно, кто хочет с ней встретиться. Представляю, как настоятельница будет ее отговаривать. Не забывай, что она остается королевской дочерью. — Я откинулся на траву, заложив руку за голову. — Даже если я пока не считаюсь королевским сыном...
Но кем бы я ни был, в монастырь мне так просто не пройти.
Я не ошибся, полагая, что монастырь не понес ущерба. Вдалеке виднелись его целые и нетронутые стены. Новые крепкие ворота были окованы железом и наглухо закрыты. Снаружи даже факел не горел. В ранних сумерках узкая неосвещенная улочка пустовала. В ответ на наш стук в воротах открылось небольшое квадратное окошко, и за решеткой показался глаз.
— Мы путешественники из Корнуолла, — тихо сказал я. — Мне надо обязательно переговорить с леди Нинианой.
— С кем? — спросил монотонный и вялый голос, принадлежащий, видно, глухому человеку. Раздраженно подумав, зачем ставить у ворот глухих привратниц, я повысил голос.
— С леди Нинианой. Я не знаю, какое у нее теперь имя. Она приходилась покойному королю сестрой. Она еще у вас?
— Да, но она никого не принимает. У вас письмо? Она прочтет.
— Нет, я должен с ней переговорить. Идите и скажите, что это один из ее родственников.
— Родственников? — в глазах привратницы мелькнул интерес. — Они почти все умерли от страха или сгинули. Разве в Корнуолле неизвестно? Ее брат погиб в прошлом году в битве, его дети у Вортигерна. Ее собственный сын мертв пять лет.
— Знаю. Я не из семьи ее брата и так же верен Верховному королю, как и она сама. Передайте ей это. И, подождите, вот вам за ваше старание.
Я передал через решетку кошелек, тут же схваченный по-обезьяньи ловко.
— Ладно, передам. Как вас зовут? Не ручаюсь, что она согласится, но я скажу ей ваше имя.
— Меня зовут Эмрис, — я поколебался. — Она меня знает. Передайте ей это, и быстро. Мы будем ждать здесь.
Минут через десять я услышал возвращающиеся шаги. Подумал, что мать, но это оказалась та же старуха. На решетку легла скрюченная рука.
— Она встретится с вами, но не сейчас, молодой господин. Вам нельзя входить. Не сможет выйти и она, пока идет молитва. Она сказала, что встретит вас на тропинке у реки. В стене есть еще одни ворота, но вас никто не должен видеть.
— Ладно. Мы будем осторожны.
В темноте виднелись белки глаз, пытавшихся рассмотреть меня.
— Она сразу вас узнала. Эмрис? Не волнуйтесь. Мы живем в беспокойные времена, и чем меньше сказано, тем лучше, о чем бы ни шла речь.
— Когда?
— Через час после восхода луны. Вы услышите колокол.
— Буду ждать, — сказал я, но решетку уже захлопнули.
Над рекой снова поднимался туман. Кстати, — подумал я. Мы тихо спустились по улочке, огибавшей монастырь. Она уводила прочь от остальных улиц и вела к бечевнику.
— Что теперь? — спросил Кадал. — До восхода луны еще два часа. Глядя же на небо, вообще ничего не увидеть. Не рискуешь появиться в городе?
— Нет. Но и ждать под этой изморосью нет смысла. Найдем местечко посуше, откуда можно будет услышать колокол. Пойдем.
Ворота конного двора были заперты. Я не стал тратить время и пошел к фруктовому саду. Во дворце — ни огонька. Мы перебрались через пролом и по мокрой траве прошли в сад моего деда. Воздух пропах сырой землей, молодой зеленью, мятой, шиповником и мхом. Побеги сгибались под тяжестью росы. Наши ноги давили не собранные в прошлом году плоды. Сзади хлопали незакрытые ворота.
Колоннада пустовала. Двери и оконные ставни были плотно закрыты. Стояла темень, в которой слышалось лишь шуршание крыс. Следов разрушений не видно. Взяв город, Вортигерн, наверное, решил оставить дворец себе и убедил саксов не подвергать его разграблению. Из-за страха перед епископами он пощадил и монастырь. Тем лучше для нас. Мы должны устроиться в сухом и удобном месте. Моя учеба у Треморинуса прошла бы даром, если бы я не мог отпереть во дворце любой замок.
Я собирался сказать об этом Кадалу, когда из-за угла неожиданно пружинистой крадущейся походкой вышел молодой человек. Увидев нас, он остановился как вкопанный, его рука потянулась к поясу. Кадал не успел вытащить свой кинжал, как парень, внимательно всмотревшись в меня, воскликнул:
— Мирдин! Клянусь святым дубом!
Какое-то время я не мог узнать его, что и понятно, он был не старше меня и за пять лет имел возможность измениться не меньше моего. И здесь я узнал его. Широкие плечи, выдающаяся челюсть, рыжие волосы. Диниас. Он стал принцем и королевским отпрыском, когда все считали меня безымянным побочным сыном. Мой «кузен» Диниас, не признававший между нами родственных уз, претендовавший на титул принца и получивший его.