Ворота нам открыла девушка, о которой рассказывал Кадал. Должно быть, она ждала нас. Как только Кадал поднял руку к колокольчику, ворота открылись, и она пригласила нас пройти. Передо мной быстро промелькнули широко раскрытые глаза под коричневым капюшоном и очертания гибкого молодого тела, прикрытого грубым монашеским одеянием. Она заперла тяжелые ворота и быстро повела нас по двору. Ее голые ноги в полотняных сандалиях замерзли и были заляпаны грязью из луж, покрывавших двор. Они выглядели стройными и ладными. Ее руки также были хороши. Не говоря ни слова, она провела нас через двор по узкому проходу между двумя строениями, и мы оказались на квадратной площадке. Под стенами росли фруктовые деревья и были разбиты цветочные клумбы, на которых большей частью росли сорняки и полевые цветы. Двери келий, выходящих во двор, были некрашены. Некоторые были открыты и обнажали комнаты, обезображенные скудостью и запустением.
Чего нельзя было сказать о комнате моей матери. Она жила с соответствующими, если не с королевскими удобствами. Ей позволили привезти собственную мебель, комнату выбелили известкой до слепящей белизны. С наступлением апреля в окно пробивалось солнце, бросая лучи сквозь узенькое окошко прямо на постель. Я помню обстановку: ее собственная кровать, взятая из дома, занавеска на окне, вытканная ею самой. Та самая красная ткань с зеленым узором, которую она ткала в день приезда дяди Камлака. На полу лежала волчья шкура. Мой дед убил зверя голыми руками и рукояткой сломанного кинжала. В детстве я пугался глаз-бусин и злого оскала. На стене, в ногах кровати, висело распятие из тусклого серебра, украшенное изящным узором сплетенных линий и вкраплениями аметиста, отражавшего свет.
Девушка молча показала мне на дверь и ушла. Кадал присел на скамейке во дворе подождать.
Мать полулежала на подушках, освещаемая солнцем. Она выглядела бледной и усталой и говорила почти шепотом. Но, по ее словам, ей было уже лучше. Когда я спросил мать о болезни и прикоснулся рукой к ее вискам, она, улыбаясь, отвела мою руку, сказав, что за ней и так хорошо присматривают. Я не стал настаивать. Лечение всегда наполовину заключается в вере больного в выздоровление, а для любой женщины ее сын навсегда остается лишь ребенком. Кроме того, я видел, что жар спал, а так как беспокойство обо мне покинуло ее, она уснет спокойным сном, сном, который лечит.
Поэтому я придвинул к кровати единственный в келье стул, сел на него и стал рассказывать ей о том, что она хотела знать, не дожидаясь ее вопросов. Я рассказал о бегстве из Маридунума и путешествии, стремительном, как полет стрелы, пущенной богом, в Малую Британию, где я предстал перед Амброзиусом, а также о всем том, что произошло потом. Мать откинулась на подушки и наблюдала за мной с удивлением и каким-то чувством, которое я бы определил как чувство комнатной птицы, высидевшей яйцо сокола.
YOU ARE READING
Мэри Стюарт. Хрустальный грот.
FantasyПятый век, Британия. Во дворце короля Южного Уэльса растет внебрачный сын его дочери, Миррдин Эмрис, которого мать зовет Мерлином. Достигнув двенадцатилетнего возраста, юный Мерлин убегает, опасаясь обвинений в смерти деда, и начинает искать свою со...