Все знают: закон стоит на страже справедливости. Грубо говоря, Закон - это и есть справедливость. Но всегда ли сама справедливость укладывается в рамки, отведённые указами и правилами?
Это история двух борцов с пороками общества: того, кто готов отд...
К сожалению, это изображение не соответствует нашим правилам. Чтобы продолжить публикацию, пожалуйста, удалите изображение или загрузите другое.
С незапамятных в масштабах человеческой жизни времён в единственном Западном университете, достойном носить данное наименование, преподавал человек, восхвалявший приносимый наукой свет и презиравший оный во всех иных его проявлениях.
Он был страшно высок, и любая одежда болталась на нём, как на вешалке, сколько бы он ни пытался подобрать рубашку и брюки подходящего размера. Он всегда носил тёмный костюм и никогда не расставался с поношенным портфелем, закрывавшимся при помощи двух потёртых серебристых пряжек.
Какой-то студент, не лезший во всю жизнь за словом в карман, прозвал этого профессора «Запятой», и с тех пор никто не именовал его иначе и вряд ли бы понял, что разговор зашёл о нём, назови преподавателя кто-то по-другому. Фамилию и имя, данные ему при рождении, помнили разве что те немногие его питомцы, которых он взрастил с особой строгостью, присущей чрезмерной заботе.
Он никогда и никому не ставил на экзаменах высшего балла и, рассеянно глядя в окно, произносил задумчиво, будто бы замечтавшись:
– На отличную отметку знает только Господь Бог, а богов среди моих студентов нет.
Этой вечной как бы незаконченностью курса и вечной же любовью к фразе:
– Тема, бесспорно, любопытная, да только пора нам обратиться к иным материям. Но точку в этом вопросе мы пока не ставим, – он целиком и полностью оправдывал данное ему прозвище.
Днём, когда организовывался между лекциями получасовой перерыв на обед и сонные студенты оживали и, порхая, как бабочки, сбегали в сад, человек, прозванный Запятой, усаживался за стол, откидывал его крышку и, тщетно пытаясь скрыться за ней, принимался ожесточённо грызть яблоко. Весьма нескромный рост профессора играл здесь против него: крышка стола никак не могла скрыть от посторонних глаз такую громаду, а потому ему приходилось сутулиться и едва ли не складываться подобно перочинному ножу пополам, что придавало профессору ужасно комичный вид и ещё более сближало его персону с присвоенным ему подопечными званием. В эти часы приближаться к нему не просто не следовало – подобное мероприятие было вредно для здоровья, нервов и кармы, причём вмешательство в профессорское уединение было одинаково болезненно как для беспечных студентов, так и для умудрённых опытом и обременённых заслугами коллег по нелёгкому делу.
