История западной философии.Том 1

Глава XVI. Теория бессмертия Платона

  Диалог, названный в честь Федона, интересен в некоторых отношениях. В нем даноописание последних минут жизни Сократа: его беседа непосредственно перед тем, как онвыпил цикуту, и после этого – до момента, когда он теряет сознание. Согласно Платону,Сократ представляет идеал человека, одновременно в наивысшей степени мудрого и доброгои совершенно лишенного страха смерти. Сократ перед лицом смерти, как он изображенПлатоном, представляет собой в этическом отношении значительное явление как дляантичной, так и для современной эпохи. «Федон» был для языческих или свободомыслящихфилософов тем, чем для христиан был евангельский рассказ о крестных муках и распятииХриста130.Но спокойствие Сократа в его последний час связано с его верой в бессмертие, и важноезначение «Федона» состоит не только в том, что в нем описывается смерть мученика,но также и в том, что в нем излагаются многие доктрины, которые стали впоследствии христианскими.Теология св. Павла и отцов церкви в значительной мере происходит, прямо иликосвенно, от «Федона» и едва ли может быть понята, если игнорировать Платона.В более раннем диалоге Платона «Критон» говорится о том, как некоторые друзья иученики Сократа составили план его бегства в Фессалию, которым он мог воспользоваться.Вероятно, афинские власти были бы очень рады, если бы он бежал, и можно допустить,что предложенный план вполне мог удаться. Однако Сократ не захотел им воспользоваться.Он утверждал, что был осужден на основании закона и что было бы неправильно совершитькакой-либо незаконный поступок, чтобы избежать наказания. Он первый провозгласилпринцип, который мы связываем с Нагорной проповедью, а именно, что «мы не должныотвечать кому-либо злом на зло, какое бы зло мы ни испытали от него». Затем он представляетсебе, что будто бы ведет диалог с законами Афин, в которых указывается, что он обязануважать их, подобно тому как сын обязан уважать своего отца или раб – своего хозяина, идаже в еще большей степени; и что кроме того, каждый афинский гражданин свободен эмигрировать, если ему не нравится афинское государство. Законы заканчивают свою длиннуюречь следующими словами:«Нет, Сократ, послушайся ты нас, твоих воспитателей, и не ставь ничего выше справедливости– ни детей, ни жизнь, ни что-либо еще, чтобы, придя в Аид, ты мог этим оправдатьсяперед теми, кто правит там. В самом деле, Сократ, если ты сделаешь то, что намерен,то это будет и менее справедливо, и менее благочестиво, и значит, и здесь не будет от этогохорошо ни тебе, ни твоим, да и после того, как ты придешь туда, будет не лучше. Если тытеперь отойдешь, то отойдешь обиженный не нами, Законами, а людьми. Если же ты уйдешьиз тюрьмы, так позорно воздав обидой за обиду и злом за зло, преступив заключенные снами соглашения и договоры и причинив зло как раз тем, кому всего менее следовало егопричинять, – самому себе, друзьям, Отечеству и нам, – то мы разгневаемся на тебя при твоейжизни, да и там наши братья, Законы Аида, неблагосклонно примут тебя, зная, что ты и наспытался погубить, насколько это от тебя зависело»131.Сократ говорит: «...мне кажется, будто я слышу эти речи, все равно как корибантствующимкажется, будто они слышат флейты»132. Поэтому он решает, что его долг в том, чтобыостаться и ждать смертного приговора.В «Федоне» описывается последний час Сократа. С него сняли оковы и позволили емусвободно беседовать со своими друзьями. Он отсылает домой свою плачущую жену, чтобыее горе не нарушало беседу.Сократ начинает с утверждения, что хотя каждый, кто достойным образом занимаетсяфилософией, не только не будет бояться смерти, но, наоборот, будет приветствовать ее,однако он не покончит жизнь самоубийством, потому что это считается незаконным. Егодрузья спрашивают у Сократа, почему самоубийство считается незаконным, и его ответ,который находится в соответствии с орфической доктриной, является почти тождественнымтому, что мог бы сказать христианин:«Сокровенное учение гласит, что мы, люди, находимся как бы под стражей, и не следуетни избавляться от нее своими силами, ни бежать, – величественное, на мой взгляд,учение и очень глубокое»133. Сократ сравнивает отношение человека к Богу с отношениемскота к своему владельцу. Разве ты не рассердился бы, говорит Сократ, если бы твой быквоспользовался возможностью лишить себя жизни, и, следовательно, «совсем не бессмысленно,чтобы человек не лишал себя жизни, пока Бог каким-нибудь образом его к этому непринудит, вроде как, например, сегодня – меня»134.Сократ без огорчения относится к своей смерти, так как он убежден, что отправитсяотсюда «...во-первых, к иным богам, мудрым и добрым, а во-вторых, к умершим, которыелучше живых, тех, что здесь, на Земле... я полон радостной надежды, что умерших ждетнекое будущее и что оно, как гласят и старинные предания, неизмеримо лучше для добрых,чем дурных»135.Смерть, говорит Сократ, есть отделение души от тела. Здесь мы наталкиваемся на дуализмПлатона: между реальностью и видимостью, идеями и чувственными предметами,умом и чувственным восприятием, душой и телом. Эти пары связаны: первый член в каждойпаре превосходит второй как в реальности, так и в благе. Естественным следствием этогодуализма явилась его мораль аскетизма. Христианство восприняло эту доктрину частично,но отнюдь не целиком, так как этому мешало два препятствия. Первое препятствие состояло в том, что сотворение видимого мира, если Платон был прав, должно было быть дурнымделом, как это могло показаться, и поэтому Творец не мог быть благим. Второе же препятствиезаключалось в том, что ортодоксальное христианство никогда не могло бы осудитьбрак, хотя оно считало безбрачие более благородным. Манихеи были более последовательныв том и другом отношении.Разграничение между духом и материей, ставшее распространенным в философии, внауке, а также среди простых людей, было религиозного происхождения и возникло какразграничение между душой и телом. Орфик, как мы видели, провозглашает, что он дитяземли и звездного неба; из земли появляется тело, с неба – душа. Именно эту теорию Платонстремится выразить на языке философии.Сократ в «Федоне» сразу же начинает развивать аскетические идеи своей теории, ноего аскетизм – умеренного и джентльменского типа. Он не говорит, что философ долженполностью воздерживаться от обычных удовольствий, но лишь утверждает, что он не долженбыть их рабом. Философ не должен заботиться о еде и питье, но он, разумеется, долженесть столько, сколько это необходимо. Здесь, конечно, не может быть речи о том, чтобы онпостился. Нам говорят, что, хотя Сократ был равнодушен к вину, он мог при случае выпитьбольше, чем кто-либо другой, и никогда не быть пьяным. Сократ осуждал не употреблениеспиртного, но удовольствие, получаемое от него. Подобным образом философ не должензаботиться об утехах любви или о дорогом одеянии, о сандалиях или других украшенияхдля тела. Он должен заниматься только душой, а не телом: «...его заботы обращены не натело, но почти целиком – насколько возможно отвлечься от собственного тела – на душу»136.Очевидно, что если бы это учение было популяризовано, то оно должно было бы статьаскетическим, но по своей интенции оно не является, строго говоря, аскетическим. Философне будет с усилием воздерживаться от чувственных удовольствий, но он будет думать одругих вещах. Я знал многих философов, которые забывали о еде и читали книгу даже тогда,когда наконец принимались за еду. Эти люди поступали так, как они должны были поступатьсогласно Платону: они не воздерживались от обжорства путем нравственного усилия,но их больше интересовали другие вещи. По-видимому, философ должен жениться, рождатьи воспитывать детей, находясь также в состоянии рассеянности, но после эмансипации женщинэто стало труднее. Не удивительно, что Ксантиппа была сварливой женщиной.Философы, продолжает Сократ, пытаются освободить душу от общения с телом, тогдакак другие люди считают, что «...тому, кто не находит в удовольствиях ничего приятного и неполучает своей доли, и жить-то не стоит? Ведь он уже на полдороге к смерти, раз нискольконе думает о телесных радостях!»137. В этой фразе Платон, по-видимому, поддерживает взгляд(вероятно, неумышленно) известного рода моралистов, что телесные наслаждения являютсяединственными, которые имеют значение. Эти моралисты утверждают, что человек, которыйне стремится к чувственным удовольствиям, должен совершенно отречься от удовольствийи жить добродетельно. Это является ошибкой, которая причинила неисчислимый вред.Поскольку можно принять разделение духа и тела, то самыми худшими удовольствиями, также как и самыми лучшими, являются духовные, например, зависть и многие формы жестокостии властолюбия. Сатана Мильтона преодолевает страшные физические муки и посвящаетсебя делу разрушения, которое доставляет ему удовольствие, являющееся вполне духовным.Многие известные духовные лица, отказавшись от чувственных удовольствий и не остерегаясьдругих удовольствий, стали одержимы властолюбием, которое заставило их, на словахво имя религии, осуществлять ужасные жестокости и преследования. В нашу эпоху к этомутипу людей принадлежал Гитлер. По всем сведениям, чувственные удовольствия не имелидля него сколько-нибудь существенного значения. Освобождение от тирании тела способствуетвеличию, но в такой же степени величию в грехе, как и величию в добродетели.Это, однако, отступление, от которого мы должны вернуться к Сократу.Мы переходим теперь к интеллектуальному аспекту религии, которую Платон (правильноили неправильно) приписывает Сократу. Нам говорят, что тело служит препятствиемдля приобретения знания и что зрение и слух являются недостоверными свидетелями;истинное существование, если оно вообще открыто для души, обнаруживается не в ощущении,но в мысли. Остановимся вкратце на значении этой теории. Она предполагает полноеотрицание эмпирического знания, включая историю и географию. Мы не можем знать, существовалоли такое место, как Афины, или такой человек, как Сократ; его смерть и его мужествоперед смертью относятся к миру видимости. Только через зрение и слух мы узнаем чтолибообо всем этом; истинный же философ игнорирует зрение и слух. Что же тогда остаетсяему? Прежде всего логика и математика; но они гипотетичны и не делают каких-либо категорическихутверждений о реальном мире. Следующий шаг – и это решающий шаг – зависитот идеи блага. Предполагается, что, достигнув этой идеи, философ знает, что благо реально,и, таким образом, способен сделать вывод, что мир идей является реальным миром. Позднеефилософы имели аргументы для доказательства тождества реального и благого, но Платон,по-видимому, допускал это как самоочевидное. Если мы хотим понять его, нам необходимогипотетически предположить, что это допущение оправданно.Мысль является наилучшей, говорит Сократ, когда ум сосредоточен на себе, и ему немешают ни зрение, ни слух, ни страдание, ни наслаждение, и когда ум оставляет тело иустремляется к истинному бытию, «и при этом у философа тело не в почете». Отсюда Сократпереходит к идеям, или формам, или сущностям. Есть абсолютная справедливость, абсолютнаякрасота и абсолютное благо, но они невидимы глазу. «И я не говорю только о них, но иоб абсолютной большести, здоровье, силе, и о сущности или истинной природе всего». Всеэто можно узреть только интеллектуальным видением. Следовательно, пока мы находимсяв теле и пока душа заражена злом тела, наше стремление к истине не будет удовлетворено.Эта точка зрения исключает научное наблюдение и эксперимент в качестве методовдостижения знания. Ум экспериментатора не «сосредоточивается в самом себе» и не стремитсяизбежать звуков или зрения. Два рода умственной деятельности, которые можно осуществлятьпосредством метода, рекомендуемого Платоном, – это математика и мистическоепрозрение. Это объясняет, почему они так тесно переплетаются у Платона и пифагорейцев.Для эмпирика тело – это то, что приводит нас в соприкосновение с миром внешнейреальности, но для Платона – это двойное зло, искажающий посредник, заставляющий насвидеть неясно, как бы через темное стекло, и источник вожделений, отвлекающих нас отдостижения знания и созерцания истины. Некоторые цитаты разъясняют это:«Тело наполняет нас желаниями, страстями, страхами и такой массой всевозможныхвздорных призраков, что, верьте слову, из-за него нам и в самом деле совсем невозможно очем бы то ни было поразмыслить! А кто виновник войн, мятежей и битв, как не тело и егострасти? Ведь все войны происходят ради стяжания богатств, а стяжать их нас заставляеттело, которому мы рабски служим. Вот по всем этим причинам – по вине тела – у нас и нетдосуга для философии.Но что всего хуже: если даже мы на какой-то срок освобождаемся от заботы о теле,чтобы обратиться к исследованию и размышлению, тело и тут всюду нас путает, сбиваетс толку, приводит в замешательство, в смятение, так что из-за него мы оказываемся не всилах разглядеть истину. И напротив, у нас есть неоспоримые доказательства, что достигнутьчистого знания чего бы то ни было мы не можем иначе, как отрешившись от тела исозерцая вещи сами по себе самою по себе душой. Тогда, конечно, у нас будет то, к чему мыстремимся с пылом влюбленных, а именно разум, но только после смерти, как обнаруживает наше рассуждение, при жизни же – никоим образом. Ибо если, не расставшись с телом,невозможно достичь чистого знания, то одно из двух: или знание вообще недостижимо, илиже – только после смерти. Ну, конечно, ведь только тогда, и никак не раньше, душа остаетсясама по себе, без тела. А пока мы живы, мы тогда, по-видимому, будем ближе всего к знанию,когда как можно больше ограничим свою связь с телом и не будем заражены его природою,но сохраним себя в чистоте до той поры, пока сам Бог нас не освободит. Очистившисьтаким образом и избавившись от безрассудства тела, мы, по всей вероятности, объединимсяс другими, такими же, как и мы, [чистыми сущностями] и собственными силами познаемвсе чистое, а это скорее всего и есть истина. А нечистому касаться чистого не дозволено....А очищение – не в том ли оно состоит... чтобы как можно тщательнее отрешать душуот тела... Но это как раз и называется смертью – освобождение и отделение души от тела....Существует лишь одна правильная монета – разум, и лишь в обмен на нее должновсе отдавать... <...> И быть может, те, кому мы обязаны учреждением таинств, были не такуж просты, но еще в древности приоткрыли в намеке, что сошедший в Аид непосвященнымбудет лежать в грязи, а очистившиеся и принявшие посвящение, отойдя в Аид, поселятсясреди богов. Да, ибо, как говорят те, кто сведущ в таинствах, "много тирсоновцев, да маловакхантов", и "вакханты" здесь, на мой взгляд, не иные кто-либо, а только истинные философы»138.Все это мистический язык, и происходит он из мистерий. «Чистота» – орфическая концепция,имевшая первоначально ритуальное значение, но для Платона она означает свободуот порабощения со стороны тела и его потребностей. Интересно отметить: Платон говорит,что войны вызваны любовью к деньгам и что деньги нужны для обслуживания тела. Перваячасть суждения соответствует мнению Маркса, но вторая часть принадлежит к совершенноиной точке зрения. Платон считает, что человек мог бы жить на очень небольшое количестводенег, если свести его потребности к минимуму, и это, несомненно, правильно. Но он такжесчитает, что философа следует освободить от физического труда; следовательно, он долженжить на богатство, создаваемое другими людьми. В очень бедном государстве, вероятно, недолжно быть философов. Именно империализм Афин в век Перикла сделал возможным дляафинян изучение философии. Вообще говоря, интеллектуальные блага так же до́роги, как иболее материальные товары, и так же зависят от экономических условий. Для науки требуютсябиблиотеки, лаборатории, телескопы, микроскопы и т. д., и людей науки должен поддерживатьтруд других людей. Но для мистика все это безрассудство. Святые в Индии илив Тибете не нуждаются в машинах, они носят лишь набедренные повязки, едят один рис, иих поддерживает очень скупая благотворительность, потому что их считают мудрыми. Этологическое развитие точки зрения Платона.Вернемся к «Федону». Кебес выражает сомнение относительно сохранения душипосле смерти и просит Сократа доказать ее бессмертие. Сократ переходит к доказательствам,но следует сказать, что его аргументы очень слабы.Первый аргумент состоит в том, что все, что имеет свою противоположность, рождаетсяиз того, что ему противоположно, – положение, которое напоминает нам взглядАнаксимандра на космическую справедливость. Так, жизнь и смерть являются противоположностями,и, следовательно, одна должна порождать другую. Отсюда следует, что душиумерших существуют где-то и в свое время возвращаются обратно на землю. Утверждениесв. Павла: «семя не оживет, если оно не умрет», – по-видимому, относится к такому же типутеории.Второй аргумент состоит в том, что знание является воспоминанием, и поэтому душадолжна существовать еще до рождения. Теория о том, что знание является воспоминанием,поддерживается главным образом тем обстоятельством, что мы обладаем такими идеями,как, например, идея точного равенства, которые невозможно вывести из опыта. У нас естьопыт приблизительного равенства, но абсолютное равенство никогда не встречалось средичувственных объектов, и, однако, вы знаете, что мы подразумеваем под «абсолютным равенством».Поскольку мы не узнали этого из опыта, мы должны были принести это знание ссобой из предшествующего существования. Подобный аргумент, говорит он, применяется ковсем другим идеям. Таким образом, существование сущностей и наша способность познаватьих доказывают предшествующее существование души, обладающей знанием.Утверждение, что всякое знание есть воспоминание, более обстоятельно развиваетсяв «Меноне» (82ff). Здесь Сократ говорит: «Нет обучения, но есть лишь воспоминание». Онпретендует на то, чтобы доказать свою точку зрения, заставив Менона позвать юношу раба,которому Сократ задает вопросы о геометрических проблемах. Предполагается, что ответыюноши показывают, что он действительно знает геометрию, хотя до сих пор не знал, чтообладает этим знанием. В «Меноне», как и в «Федоне», делается тот же самый вывод, аименно, что знание приносится душой из прежнего существования.Относительно этого можно заметить, что этот аргумент совершенно неприменим кэмпирическому знанию. Невозможно было бы заставить юношу раба «вспомнить», когдабыли построены пирамиды или действительно ли происходила осада Трои, если бы он неприсутствовал при этих событиях. Только в отношении одного рода знания, который называетсяаприорным — в особенности логики и математики, – можно предположить, что оносуществует в каждом человеке независимо от опыта. На самом деле это единственный родзнания (кроме мистического прозрения), относительно которого Платон допускает, что оноявляется реальным знанием. Посмотрим, как можно ответить на этот аргумент по отношениюк математике.Возьмем понятие равенства. Мы должны допустить, что у нас нет опыта точного равенствамежду чувственными предметами. Мы видим лишь приблизительное равенство. Как жемы тогда приходим к идее абсолютного равенства? Или, может быть, у нас нет такой идеи?Возьмем конкретный случай. Метр определяется как длина определенного стержняпри определенной температуре, хранящегося в Париже. Что мы должны думать о каком-тодругом стержне, если нам сказали, что его длина составляет точно один метр? Я не думаю,что мы должны что-либо подразумевать. Мы могли бы сказать: самые точные способы измерения,известные науке в настоящее время, не могут показать, что наш стержень длиннееили короче, чем стандартный метр в Париже. Мы могли бы, если бы были достаточно опрометчивы,вдобавок высказать пророчество, что никакие дальнейшие усовершенствования втехнике измерения не изменят этот результат. Но это все же эмпирическое утверждение –в том смысле, что эмпирическое доказательство может в любой момент опровергнуть его.Я не думаю, что мы действительно обладаем идеей абсолютного равенства, относительнокоторой Платон предполагал, что мы обладаем ею.Но даже если это так, ясно, что ни один ребенок не будет обладать этой идеей до техпор, пока не достигнет определенного возраста, и что эта идея извлекается из опыта, хотяона и не выводится непосредственно из него. Кроме того, если бы наше существование дорождения не обладало бы характером чувственного восприятия, то это существование былобы так же неспособно к созданию идеи того, что есть настоящая жизнь; и если предполагается,что наше предшествующее существование было частично сверхчувственным, топочему бы не предположить то же самое относительно нашего настоящего существования?В силу всех этих соображений данный аргумент несостоятелен.По поводу предположения, что доктрина воспоминания истинна, Кебес сказал: «Доказаналишь половина того, что требуется доказать, а именно, что наши души существовалидо нашего рождения; – другая требуемая половина доказательства заключается в том, чтодуша будет существовать после смерти точно так же, как она существовала до рождения».Сократ берется дать соответствующее доказательство этого. Он говорит, что это следует изтого, что, как было уже сказано, все порождается своей противоположностью, согласно чемусмерть должна порождать жизнь, точно так же как жизнь порождает смерть. Но он добавляетдругой аргумент, который имел более долгую историю в философии: лишь то, что являетсясложным, может распасться, а душа, подобно идеям, проста и не состоит из частей. Считают,что простое не может начинаться, кончаться или изменяться. Далее, сущности неизменны:абсолютная красота, например, всегда та же самая, тогда как предметы постоянно изменяются.Таким образом, видимые вещи временны, а невидимые вещи вечны. Тело видимо, адуша невидима, поэтому душу надо отнести к разряду того, что вечно.Душа, будучи вечной, остается сама собою, созерцая вечные вещи, то есть сущности,но она теряется, впадает в смущение, когда, как в чувственном восприятии, она созерцаетмир изменяющихся вещей.«...Когда душа пользуется телом, исследуя что-либо с помощью зрения, слуха иликакого-нибудь иного чувства (ведь исследовать с помощью тела и с помощью чувства – этоодно и то же!), тело влечет ее к вещам, непрерывно изменяющимся, и от соприкосновенияс ними душа сбивается с пути, блуждает, испытывает замешательство и теряет равновесие,точно пьяная...Когда же она ведет исследование сама по себе, она направляется туда, где все чисто,вечно, бессмертно и неизменно, и так как она близка и сродни всему этому, то всегда оказываетсявместе с ним, как только остается наедине с собою и не встречает препятствий.Здесь наступает конец ее блужданиям, и, в непрерывном соприкосновении с постоянным инеизменным, она и сама обнаруживает те же свойства. Это ее состояние мы называем размышлением,правильно?»139Душа истинного философа, который при жизни перестал быть рабом плоти, послесмерти отправляется в невидимый мир, чтобы жить в состоянии блаженства среди богов. Нонечистая душа, которая любила тело, превратится в привидение, блуждающее у могил, иливойдет в тело какого-либо животного, такого как осел, или волк, или сокол, соответственносвоему характеру. Человек, который был добродетельным, не будучи философом, превратитсяв пчелу, осу или муравья, или в какое-либо другое животное стадной и общительнойпороды.Только истинный философ отправляется после смерти на небо. «Но в род богов непозволено перейти никому, кто не был философом и не очистился до конца, – никому, ктоне стремился к познанию»140. Вот почему истинные почитатели философии воздерживаютсяот телесных страстей. Они поступают так не потому, что боятся бедности и разорения, нопотому, что «...тем, кто стремится к познанию, хорошо известно вот что: когда философияпринимает под опеку их душу, душа туго-натуго связана в теле и прилеплена к нему, онавынуждена рассматривать и постигать сущее не сама по себе, но через тело, словно бы черезрешетки тюрьмы, и погрязает в глубочайшем невежестве. Видит философия и всю грознуюсилу этой тюрьмы: подчиняясь страстям, узник сам крепче любого блюстителя караулитсобственную темницу»141.В этом месте Симмий приводит мнение Пифагора о том, что душа есть гармония, инастаивает: если лира сломана, может ли сохраниться гармония? Сократ отвечает, что душане является гармонией, потому что гармония сложна, а душа проста. Кроме того, он говорит,что взгляд о том, что душа есть гармония, несовместим с предсуществованием, которое былодоказано теорией воспоминания; потому что гармония не существует раньше лиры.Сократ переходит к объяснению своего собственного философского развития, котороеочень интересно, но не относится к главному аргументу. Он продолжает излагать теориюидей, приводящую к выводу, что «каждая из идей есть нечто сущее, и что вещи в силу причастностик ним получают их имена...»142. Наконец он описывает судьбу душ после смерти:хорошая душа отправляется на небо, плохая – в ад, промежуточная – в чистилище.Далее описывается кончина Сократа, его прощание. Его последние слова были: «Критон,Асклепию-то мы должны петуха. Воздайте, непременно позаботьтесь!» Люди отдалипетуха Асклепию, когда они вылечились от болезни, а Сократ вылечился от лихорадкижизни.«Такова... – заключает Федон, – была кончина нашего друга, человека, как мы можемутверждать, из всех тогдашних людей, каких мы знали по опыту, самого лучшего, самогорассудительного и самого справедливого».В течение многих веков платоновский Сократ был образцом для последующих философов.Что мы должны думать о нем в этическом отношении? (Меня интересует лишьчеловек, каким его изобразил Платон.) Его заслуги очевидны. Он равнодушен к мирскомууспеху, настолько лишен чувства страха, что остается спокойным, вежливым и юмористическинастроенным до самой последней минуты, больше заботясь о том, что он считает истиной,чем о чем-либо ином. Однако у него имелись очень серьезные недостатки. Он недобросовестени прибегает к софизмам в своих аргументах; он использует интеллект скореедля того, чтобы доказать желательные для него выводы, чем для беспристрастных поисковзнания. В нем есть что-то самодовольное и елейное, напоминающее дурной тип церковника.Его мужество перед лицом смерти было бы более замечательным, если бы он неверил в то, что ему предстоит наслаждаться вечным блаженством среди богов. В противоположностьнекоторым из его предшественников Сократ не обладал научным мышлением,но решительно доказывал существование вселенной, соответствующей его этическим идеалам.Это – измена истине и самый худший из философских грехов. Можно считать, что какчеловек он мог быть допущен к общению со святыми, но как философу ему потребовалосьбы долго пребывать в научном чистилище.