Как часто бывает, подростки не всегда такие, какими кажутся. А кажутся они - опасными, агрессивными и обязательно пьяными.
Но что делать, если пить не хочется, прожигание жизни надоело, а любовь ещё не пришла? Что делать, если собственная мать медл...
Oops! This image does not follow our content guidelines. To continue publishing, please remove it or upload a different image.
Алиса Станишевская домой почти что бежала. Давно такого не было. Давно она не оттягивала момент до того, как зайти в квартиру, прибраться и ждать с работы отца, несущего на спине претензии и ожидания. Точнее, конечно, у двери она не сидела, ковровую дорожку для папы не стелила, землю под его ногами не целовала, но, по сути, каждый день непременно тянулся до того момента, как отец зайдет домой и обязательно захочет разговаривать. Не с матерью. Только с Алисой. Она же скоро из гнезда вылетит, она же скоро оторвется от корней, отстранится-остранится, уедет, будет сама жить, поступит, в конце концов. Больно терять ребенка. Хочется его вечно растить.
Алиса не любила все это. Оттягивала момент. Время убивала, а оно все равно бежало, только быстрее, как от убийцы. Станишевская даже не сделала круг, чтобы пойти с Викой, побежала напрямую, в квартиру, чтобы избежать разговора, который сама и начала. Просто она хотела спрятаться, не слушать ни себя, ни кого-то еще. Просто все было не так, как должно было.
Стас был влюблен в Алису. Давно и сильно. Стас для Алисы был многим — поддержкой, опорой, другом. Она никогда его не любила, как бы сильно не хотела. Она не могла его любить, не чувствовала ничего, кроме крепкой привязанности и ощущения того, что все хорошо. Где-то внутри, но все хорошо. Но это далеко не любовь. Станишевская не пользовалась Баренцевым, не давала ему никаких надежд, она все знала — он тоже все знал. И продолжал любить. Так или иначе.
Алиса винила себя — черт знает за что, но так жгуче. Самоубийство казалось ей самой вероятной версией (впрочем, других версий и не было). Оно казалось самым вероятным исходом, и в этом самоубийстве (а было ли оно, Алиса?) она винила себя. Подсознательно, глупо — депрессия из-за невзаимности, это же детский лепет, это самодиагноз страдающих восьмиклассниц, — но все-таки было в этом что-то возможное. Да и других причин не было. По крайней мере, видимых. Даже если они и были где-то глубоко внутри Баренцева, девушка чувствовала, что ее холодность, ее отстраненность наложились на это. А какая разница, какая капля будет последней, если она последняя? Совсем-совсем последняя. Оттого-то в горле пересыхало, а на грудь что-то давило так, что ни вздохнуть, ни вдохнуть было нельзя. Только выдыхать, и с каждым выдохом выходило что-то важное. Зацепок нет. Истины нет. Остается только верить. А во что?
