Театр Абсурда

8

Я стоял на своей кухне и задумчиво рассматривал джезву, в которой кофе уже образовал плотную пенку. Интересно, придет или нет? Не могу сказать, что мое пробуждение было неприятным. Однако я впервые, проснувшись в одной постели с очаровательной девушкой, испытал чувство неловкости, потому что я действительно не помнил, как я, собственно, попал в эту самую постель. Нет, я не думаю, что, учитывая мое состояние, могло произойти что-то криминальное, но... Я снял кофе с плиты одновременно со стуком в дверь. Пришла, значит. Гермиона была уже полностью готова к выходу на работу. Открыв дверь, я кивнул ей в сторону кухни. — Проходи, наливай кофе, можешь в холодильник заглянуть, там что-нибудь найдется для завтрака. А я пойду оденусь. Она, ничего не сказав, прошмыгнула на кухню, а я отправился в душ. Сборы закончились просто в рекордные сроки. Я спустился вниз. Гермиона сидела за столом. Куртка висела на спинке стула. — Я не знала, куда ее повесить, — немного смущенно пробормотала девушка. Затем огляделась и продолжила. — А у тебя гораздо лучше, чем у нас. — Только ремонт не закончится, наверное, никогда, — хмыкнул я. — Нашла чем перекусить? Гермиона показала мне тарелку с нарезанным сыром нескольких сортов и еще одну с хлебом. — А вот Невилл и Гарри без завтрака остались. — У Поттера жена есть, пусть она хоть один раз мужа покормит, — я на секунду задумался. — Дай мне твой телефон. — Эм... восемь... — Ты не поняла, я трубку имею в виду. Девушка недоуменно посмотрела на меня, но телефон протянула. Я поморщился. Смартфон. Почему-то я их не люблю, но пользоваться умею. Быстро записав свой номер, я поставил дозвон. Мой телефон зазвонил, я, посмотрев на дисплей, кивнул и вернул телефон Гермионе. Она за всеми моими манипуляциями наблюдала с широко раскрытыми глазами. — Ты всегда так делаешь? — Так быстрее, — я взял вторую чашку, одним глотком выпил уже остывший кофе и надел куртку. — Пойдем, а то опоздаем. Мы уже не в первый раз приходили на работу вместе. Просто доходили до больницы, не говоря друг другу ни слова. Ни на меня, ни на Гермиону никто уже не обращал внимание. Раньше пытались пустить несколько слухов, но вездесущий Драко всех быстро разубедил и поставил в известность, что мы просто соседи. Но сегодня всех волновала только одна тема: что Тонкс делала ночью у меня дома такого, что в этом самом доме умудрилась сломать палец. В холле мы разошлись по своим рабочим местам. У Гермионы каждое утро начиналось с ругани с Филчем, который, кажется, забыл свои обязанности в нашей больнице. Наш регистратор в последнее время неадекватно себя ведет. Кидается на всех подряд. Забавно было смотреть, как на днях он орал на Локхарта. В ординаторской моего отделения меня ждал Люциус. Я не успел войти, как он набросился на меня. — Явился. А ты, я погляжу, весело проводишь время. И Тонкс у тебя по ночам зависает, и Грейнджер под боком по соседству. Я понимаю, тебе некогда. Весь в делах, в заботах. Практически разрываешься на две семьи! — Малфой только что ядом не плевался. — Ты чего с утра такой взъерошенный? — Сев, ты что, совсем не интересуешься, как живет реанимация в твое отсутствие? — Если что серьезное, меня бы выдернули из дома, — холодно проговорил я. — Если бы нашли и дозвонились! Невилл, вон, сегодня еле на ногах держится. А спаивать моего ординатора ты не смей. Он мне еще в здравом уме нужен, — продолжал наезжать на меня Люциус. — Ты что на меня кидаешься сегодня? — вспылил я. — Случилось что? — Нет, — ответил Люциус. — А почему я тебе не верю? — Да достали все, — всплеснул он руками. — У них у всех виноват патанатом. Это нормально? Прислали труп женщины — по виду лет пятидесяти — и карту вдогонку на мужика двадцати пяти лет. Конечно, это я виноват. Я так же виноват, что они упорно лечили бабульку какую-то от язвы желудка, а на вскрытии рак оказался. Нет, это же я запрещал им ЭГДС сделать с биопсией. Хотя какая, к черту, биопсия? Там настолько уже запущено все было, что хватило бы и просто одним глазком глянуть. Так ведь нет. Или вот, вчера: лечили женщину от сердечной недостаточности, а у нее цирроз печени оказался. В этом тоже я виноват? Я вообще, что вижу, то и говорю! А то, что мне присылают труп без заполненной истории? Твоё отделение, между прочим, вчера отличилось, пока ты так здорово развлекался! Мол, мы так и не поняли, что с пареньком. По скорой доставили, скончался быстро. Ну не знаешь ты, что с человеком, подойти договорись. Вместе подгонять под клинику будем. Я что, зверь какой, что ли? Нет, мы лучше отправим пустую историю, а потом на Малфоя орать будем и пальцем в него тыкать. А какие у меня ординаторы — морфологи одаренные! Заключение по гистологии на листочке с двух сторон заполняется. С одной полное описание, с другой только диагноз. Так они умудрились всем больничкам копии только с диагнозом разослать. Знаешь, как они это аргументировали? А какая клиницистам разница, какие клетки мы увидели и какая ткань по структуре! Это нормально? А потом мне звонят возмущенные доктора и кричат в трубку, что они не знают, как лечить пациента, потому что понятия не имеют о степени изменения и стадии процесса! Ну вот за что мне такое, а? Ну вот умер у тебя пациент, ладно, бывает. Ты историю-то в порядок приведи. Листочки все с анализами в кучу собери, убери то, что не надо. Нет, скидывают кучей, а я потом по всему моргу эти листочки ловлю. Все хорошие, а патанатомы плохие! — Тебя премии лишили, что ли? — Нет. — Тогда что завелся-то? У тебя такое каждый день на протяжении двадцати лет происходит. — Меня на амбулаторную экспертизу приписали, — сказал Малфой таким грустным голосом, что мне его даже пожалеть захотелось. — В каком смысле? Кто? Ты же патологоанатом, а не судебный эксперт? — Бюро. Сказали, раз я на ставку не нарабатываю, то временно буду её добирать судебной экспертизой. Как раз, по чистой случайности, у меня есть сертификат по смежной специальности. Сев, я терпеть не могу работать с живыми людьми! Тем более там половина — это побои, вторая половина — изнасилования, а только десятая часть — что-то другое! Я сертификат-то получил, чтобы трупы до конца резать, когда случай неестественной смерти! — Ну, это временно, — попытался успокоить я друга. — Я знаю. И знаешь что? Я совершенно не хочу определять признаки пассивного и активного гомосексуализма! С остальным я ещё как-то смогу стерпеться, тем более два часа в неделю — это не критично, но вот это — выше моих сил! — Ты же никогда гомофобом не был? — хмыкнул я. — Я не гомофоб. Мне абсолютно безразлично, кто с кем спит. Нравится одному мужику любить другого мужика — ради бога. Только подальше от меня. — Это и называется гомофобией. Ты думаешь, геи будут обращаться за освидетельствованием изнасилования? — Только они и будут. Ни один нормальный мужик не побежит к врачу с воплем: «Меня только что трахнул другой мужик!» Потому что нормальные мужики очень редко оказываются в подобной ситуации или предпочитают промолчать. А тут. Чистая драма! Один мальчик бросил другого, и теперь тот, кого бросили, решил посадить того, кто бросил. — Ты принимаешь все близко к сердцу. — Думаешь, это приятно? Ты только представь, мне даже выдали прибор для сфинктерометрии! Для этого даже прибор есть! Будто без него не видно, что прямая кишка выглядит ненормально! Гиперемия, наличие повреждений и рубцов, воронкообразная форма заднепроходного отверстия — это уже не показатели, да? — Ну... — Ладно, если их так в бюро возбуждает проблема сфинктера, то есть и другие признаки определения его разболтанности! Зияние заднепроходного отверстия и непроизвольное открытие ануса, выпадение прямой кишки, в конце концов! Нет, нужны показатели сфинктерометрии! А как активного смотреть? Ведь без него я могу только дать заключение о том, что этот хрен, который пришел, — гей, если изменения выраженные, или то, что половой контакт был, потому что зачастую насильник очень бережно обращается со своей жертвой! А вот то, что его изнасиловали — нет! — Бывают случаи изнасилований, Люц, дети не будут такое скрывать, — я пытался успокоить друга, но выходило плохо. — Я знаю. Но там не нужен сфинктерометр! Там идут общие признаки, только и всего, — уже более спокойно проговорил Люц, чтобы через несколько секунд взорваться вновь: — Нет, это даже не смешно! У меня нет опыта работы в этой области! Я спросил: а как мне выявлять активного, объясните мне, господа хорошие? Знаешь, что мне ответили? Что есть общие признаки: физиологические выделения, лобковые волосы, яйца гельминтов. Яйца гельминтов?! Сев, это мерзко! А если он помоется? Где я буду этих гельминтов на его члене искать? — Это же все справедливо не только в отношении геев, Люц. Бывают такие случаи изнасилований и женщин. — Я знаю! Но там не нужен этот прибор! Если только это не шлюха с многолетним опытом, которая решила посмотреть, на сколько наработала! Вот зачем он нужен для экспертизы конкретно изнасилований, если он применяется в проктологии? — Тебя этот прибор, что ли, так завел? — наконец рассмеялся я. — Ну хочешь, я уволюсь, ты тогда быстро план доберешь, и будешь избавлен от амбулаторной экспертизы. — Да иди ты! — обижено крикнул он и вышел из кабинета. Я покачал головой. Сфинктерометр, надо же. Так, что здесь за ночь произошло? — Панси, пригласи дежурного врача ко мне в кабинет, — отдал я распоряжение заглянувшей в ординаторскую моей последней сестре, которая скоро станет счастливой матерью. Своим кабинетом я пользовался редко, предпочитая ему ординаторскую. Стерильный стол без единой бумажки. Стены увешанные различными дипломами и сертификатами. Некоторые остались еще с моей недолгой карьеры хирурга. Дежуривший сегодня ночью Оливер Вуд уже сидел на диване, так как стульев для посетителей в кабинете тоже не было, и разглядывал свои руки. Молодой перспективный парень. Как же он умудрился так проколоться! — Что произошло? И почему я узнаю о столь интересных вещах от заведующего патологоанатомическим отделением, а не от тебя? — Я не успел ничего сделать. Да лаборанты не успели даже анализы сделать, как все закончилось. Скорая привезла этого парня с нарушением ритма сердца, без видимой органической патологии. Да даже если поражения и были, то в двадцать пять это ненормально, да? Никакой клиники уже не было. Ни болей, ничего. Я понял только, что это полиорганная недостаточность и агония уже началась. А что было причиной, я не понял, просто не успел. — Что сказал Люциус? — Панкреонекроз. Я пару минут обдумывал. В принципе, в этой ситуации даже поставленный вовремя диагноз не помог бы парню. Панкреонекроз на этой стадии уже не болит, как говорится. Вот раньше боли были явно жуткие. И где же этот парень в то время был? Я снова посмотрел на Оливера. — Объем проводимого лечения? — Да, полный. Мы ему два литра успели только влить в четыре вены. Струйно практически, только без толку, — Вуд махнул рукой. — Сейчас-то понятно, что спасти его нереально было. Но тогда я думал — а вдруг? — Иди домой, ты почти все сделал правильно. Только, если еще раз что-то подобное произойдет, не посылай в морг санитаров. Сходи сам, на вскрытии поприсутствуй, чтобы в следующий раз не догадываться, а знать. Все иди, свободен. Когда Оливер вышел, я закрыл глаза и откинулся на спинку кресла. Мне нужно уйти в отпуск, съездить на Гавайи или еще куда. А то, я чувствую, что еще немного — и у меня начнется профессиональное выгорание. Я вытащил телефон. Посмотрел на входящие звонки. Вот этот последний с телефона Гермионы. Нужно его в памяти сохранить. Проделав эту нехитрую операцию, я откинулся на спинку кресла и снова прикрыл глаза. Дверь в кабинет распахнулась без стука. — Расслабляешься, мальчишка? — Геллерт Гриндевальд никогда ни к кому не стучал. Ровесник Альбуса, он все еще был подтянут, здоров и крепко держал в руках скальпель. Нейрохирург, способный творить чудеса и без особых последствий выдерживать по восемь-десять часов за столом. А еще хам и матершинник. Мне в этом плане до него далеко. — В Багдаде все спокойно, почему бы не расслабиться? — Кто у тебя сегодня крайний по операционным? — Роджерс Дэвис. — Этот имбецил, по недоразумению закончивший у тебя ординатуру? — У тебя все имбецилы. Напомнить, как давно ты перестал меня так называть? — Не нужно мне ничего напоминать, у меня с памятью все в порядке. Это вы, молодые, хилые пошли и телом, и силой мысли, а у нас еще есть порох в пороховницах! — Никогда не сомневался в тебе. Так чем тебя Дэвис не устраивает? — Я на компрессию иду, в поясничном отделе. Судя по результатам МРТ, спинной мозг не порван. Операция почти семь часов идти будет, это по самым скромным подсчетам, и все время нужен глубокий наркоз. Поработай немного, а? Нечего яйца высиживать. Девчонке всего двадцать, понимаешь? Эта курица умудрилась с дружком на мотоцикле в стену въехать. Ему хоть бы хер на заднице вырос, а девчонка может овощем ходящим под себя остаться. Ну, включи логику, если у тебя хоть зачатки ее есть. Я поморщился. Семь часов проторчать в операционной не хотелось, но что делать? — Когда? — просто спросил я. — Да уже начинать должны, девочка готова, это я здесь тебя, барана упрямого, уговариваю. Мда. Ну и что на это ответить? Пройдя в святая святых нейрохирургии, мы вымылись. Геллерт долго наблюдал за мной, потом не выдержал. — Нет, я все понимаю, но ты-то зачем руки надраиваешь? — Привычка, — я пожал плечами. — Если ты не забыл, первичку я у тебя проходил. Высушив руки и надев маску, я прошел в операционную. Девочка смотрела на меня широко распахнутыми глазами. Я взял ее карту. Так сердечно-сосудистая система в норме. Дыхательная тоже. Ну что ж, поехали. — Боишься? — я подошел и встал чуть сбоку, готовя маску. Панси в это время уже присоединила систему, и миорелаксант начал свое движение по венам. Девушка кивнула. — А чего боишься-то? Сейчас уснешь, а когда проснешься, все уже закончится. Я надел ей на лицо маску. Вдохнув первые пары наркозной смеси, девушка моргнула, а через пару минут ее глаза закрылись, и дыхание стало поверхностным. Панси начала делать отметки в листе. А я с тоской думал о том, что буду делать, когда она уйдет в отпуск. Интубация. Руки все делают автоматически, но каждый раз я боюсь. Боюсь, что не смогу. Потому что у каждого анестезиолога обязательно найдется больной, на котором он не сможет провести эту простейшую манипуляцию. Причин много, но в большинстве случаев они не зависят от действий и квалификации врача. Мой больной пока не находился, и я каждый раз ждал его. Все, готово. Диафрагма расслабилась, за девушку теперь дышит аппарат. Посмотрел на монитор. Сердце, давление, все в норме. Я кивнул Геллерту, мол, можете начинать. Девушку перевернули на бок, открыв доступ хирургу к полю его деятельности. Небольшое окно, окруженное белоснежными стерильными простынями, которые уже очень скоро белыми быть перестанут, да и стерильными тоже. Я сел на табурет возле отгороженной ширмой головы девушки, развернув в свою сторону монитор. Преимущество анестезиолога. Во время операций я, если все идет как надо, сижу. В отличие от хирургов, которые все эти несколько часов проведут на ногах, согнувшись в интересных позах, а сам Геллерт еще и львиную долю этого времени будет глядеть на операционное поле через микроскоп. Первый разрез. Ну, с богом. Я не следил за операцией. Зачем? Я знаю практически каждое движение хирурга в данной ситуации. Я сам нередко делал такие операции. Как же давно это было? Из состояния некоей сомнамбулической прострации меня вывел звук присланного сообщения на телефоне. Я удивился. Гермиона: «Привет. Есть планы на вечер?» Какой интересный вопрос. И главное, неожиданный. Черт, все-таки неплохо бы было вспомнить, что вчера произошло? Ответить? Я глянул на мониторы. Все в норме, только баллон с закисью заканчивается. «Привет. Есть предложения?» — думаю, хватит. Пока я менял баллон, на телефон пришло еще одно сообщение: «Сможешь помочь? Машинку стиральную нужно подключить». Я усмехнулся. «Смогу. А что, у тебя в доме мужиков нет?» «Есть. Невилл уехал, а Поттера я опасаюсь просить». Хм, логично. Я посмотрел на часы. До конца операции где-то шесть часов. Если не будет осложнений. Только не думать об этом. Я тряхнул головой. «Удивлен твоей проницательности в отношении Поттера. Только вечером». «Меня днем как-то тоже дома не бывает». Интересно, у нее нет людей, что маловероятно, или девушка просто сбежала на время от всех? «У тебя выдалась свободная минута? А как же толпы страждущих людей в коридоре?» Не люблю SMS. Долго и несерьезно как-то. Неприятно. Вроде разговариваешь с человеком, но не видишь его. Не видишь его настоящую реакцию на разговор, его глаза. — Сев, почему у меня пациент икает, а? Скажи, чем ты занимаешься? — от неожиданности я вздрогнул. — Не кричи, сейчас, — я подошел к столику и, взяв приготовленный шприц с миорелаксантом, ввел препарат девушке. Спустя несколько секунд сокращения диафрагмы прекратились. — Спрячь телефон и не веди себя как пацан малолетний, — рявкнул Гриндевальд. — А это не запланированная для меня операция, — усмехнулся я. — Может, у меня тут судьба решается. — Что, бабу наконец нашел? — Нет, — коротко бросил я. Знаю я его позицию. У мужиков только одно на уме — это бабы, а все бабы — курицы. Он их так всех и называет. Причем в лицо. И самое интересное, что еще ни одна «курица» на него за это не обиделась. Как мне один раз сказала Тонкс, что человек, спасший на своем веку жизней больше, чем приходит к ней на прием в разгар эпидемии, может себе позволить многое. Достал телефон. «У меня кварцевание 30 минут». «По стандартам же 15?» Я усмехнулся. «У нас 30. Я работаю за двоих, значит, кварцевание должно быть дольше в два раза». Я чуть не рассмеялся. Да, не повезло девушке. Без опыта работы попасть в самый центр мясорубки. Остается надеется, что Амбридж её не сильно достает, а то, как мне показалось, у Гермионы достаточно вспыльчивый характер. «Ясно». Я спрятал телефон в карман. — Наигрался? — ворчливо поинтересовался мой наставник. — А что, у вас пациентка опять икает? — я откинулся на спинку стула и неотрывно стал смотреть на показатели монитора. — Не язви. Я вот тут сейчас буду работать с никелидом титана. И знаешь, о чем подумал? Все-таки русские — они по-своему гениальны. Вот сколько этот материал на складах провалялся, и что? Да нихрена. Ни одному великому технарю в голову не пришло использовать металл с памятью формы в медицине. А русские? Знаешь, как его внедрили в нейрохирургию? А ведь именно сюда его сначала и внедрили. — Нет. Я знаю только тех, кто это сделал. Имел несколько часов приятного общения в стенах изобретателя. — Не знаешь. Мало кто знает. Собрались хорошие друзья одного провинциального городка России вместе водочку попить. Друзья — гении. Чего уж тут скрывать. Один, который технарь, говорит: «Смотри, какая хреновина у меня есть. Штука забавная, только фиг знает, куда её можно деть». И показал другим друзьям-медикам фокус. Нагрел полоску металла в стакане с водкой — этот ученый, кстати, спиртовку лабораторную изобрел, — и вылепил из него название их города. Затем выпрямил и снова бросил в теплую водку. Когда в стакане стало образовываться слово, мозги у всех сразу заработали, и друзья придумали, что это охрененный металл и что он пропадает зря. Изучили его со всех сторон и изобрели то, что сейчас имеем. Вот скажи мне, почему так? Почему им удалось сделать то, что не удалось нам? У нас тоже наука идет семимильными шагами, выделяются огромные деньги, а несколько человек на пикнике просто взяли и придумали одно из гениальнейших изобретений в хирургии? — Не знаю. Эта шайка изобретателей вообще странная сама по себе. У них была возможность работать в любом городе мира, а они остались в своем провинциальном городке, — я хмыкнул и задумался. Несколько лет назад я имел честь познакомиться с ними. Меня пригласили на международную конференцию по никелиду титана как раз в этот городок. Единственное, что меня поразило больше всего, это нейрохирург, который и открыл новую дорогу в протезировании. Старичок старше Гриндевальда. Но все еще оперирующий. Дрожание рук, снижение памяти на не слишком нужные ему вещи присутствовали, но как только это человек взял скальпель... Все. Профессионал. Когда я ходил по больнице, то узнал про него много интересного. То, что он профессиональный маньяк — это основное. Только этот человек во всем мире согласился взять на операцию молодую женщину с «неоперабельной» опухолью головного мозга. Простояв за операционным столом двенадцать часов, он сделал все, что мог, и даже то, чего не мог. По моим данным, эта женщина до сих пор жива. Благодаря этому великому человеку. Я перевел взгляд на Гриндевальда. Он тоже хороший нейрохирург. В чем-то гениален. Но... он никогда не возьмется за обреченных. Никогда. Потому что это риск и страх не справиться. Страх облажаться. Но как человек этот русский нейрохирург — просто без комментариев. Я называл наставника хамом? Я преувеличивал. Я видел, как русский ведет курс нейрохирургии в своем вузе. То, что женщинам в медицине не место — это его убеждение. Когда одна девушка на его вопрос, кем она хочет стать, ответила, что хирургом, он на нее посмотрел, выкуривая очередную сигарету и произнес: «Ты дура? Какой хирург? Ни семьи, ни детей. Иди в терапию, хирургия — не для баб. Хотя лучше вообще забирай документы, выходи замуж и рожай детей». И нельзя сказать, что к парням он относится лучше, когда один из них ответил правильно на поставленный вопрос, прозвучало дословно следующее: «Блять, правильно! Смотрите все, это логика. Учитесь ею пользоваться, нужная штука, скажу я вам — пригодится. Только ответь мне, ты сам такой умный, или подсказал кто? Не оправдывайся, знаю, что подсказали, даже я слышал, как из другого угла кабинета тебе кричали». Или до меня долго доходило, как можно студентам говорить примерно следующее: «Моя цель — не сделать вас нейрохирургами, а научить распознать инсульт или то, что пациента долбанули по башке. Ну, и чтобы вы смогли сделать декопрессионную трепанацию, если у вас в сумочке случайно завалялся трепанколоворот и пилочка для ногтей». Если бы у нас профессор позволил себе сказать нечто подобное, его бы уволили. А там, что самое удивительное, все просто рассмеялись и ни один студент не воспринял эти высказывания всерьез. Вот такие они. Великие. Им многое прощается. Взгляд на экран монитора. Все спокойно. Ну и хорошо.