***
— Сегодня вечером в спальном районе Ростова прозвучало два выстрела. Соседи сразу вызвали полицию.
— Полиция занялась расследованием.
***
На автобусе мы с Ирой добрались до пригорода Азова, точнее, до полной глуши, в которой не горел ни один фонарь, однако на автобусной остановке висел очень милый знак: «Добро пожаловать!», будто поднимая настроение, но ни у меня, ни у Иры его не было, поэтому мы пару минут постояли, попинали окурки и смятые алюминиевые банки, а потом я спросила:
— Что мы здесь забыли? — раздражение в моем голосе могло вызвать коррозию металла.
— Я вспоминаю, в какую сторону нам надо идти.
— Идти?
— Ты разве здесь никогда не была?
В такой кромешной тьме я бы не узнала и двор собственного дома. Ира видит мой озадаченный взгляд, берет меня за два пальца и тащит за собой, как ей кажется. Я остаюсь на месте с глупой улыбкой на губах и все ещё в мятой рубашке её брата, так что выгляжу как жених, сбежавший со свадьбы.
— Я забываю, что ты растворимая.
— Я не кофе, Ир, — цокаю языком. — Я астральное тело.
— Мне ведь иногда удаётся держать тебя.
Она стоит в двух метрах от меня, сойдя с площадки остановки. В темноте её костюм и макияж кажутся ещё более устрашающими.
— Когда я этого хочу.
— Пошли, — сдаётся она.
— Пока не скажешь куда, не двинусь с места.
— Мыс, — она показывает пальцем куда-то вправо, будто я могу увидеть, что там находится. Но там везде темнота. — Секретное место Несс Аддингтон.
***
Когда я была совсем маленькой, настолько, что даже не умела завязывать шнурков, отец всегда укладывал меня спать. У него это получалось лучше всех: ни мама, ни бесчисленные нянечки не могли с этим справиться. Папа петь не умел, но всегда пел, и его голос успокаивал меня. Сначала, конечно, приводил в заблуждение — я не понимала, откуда отец знает такие красивые слова, как у него получается петь и почему в обычное время он так никогда не делает, а затем я вслушивалась, и веки мои медленно закрывались, и голос отца обнимал меня и переносил в совершенно иные миры, где я скользила меж звезд, ныряла в синее-синее море или бегала по солнечным полям ржи. Он пел мне каждую ночь, но вскоре перестал, стал считать это ненужным. Я тоже стала считать себя ненужной. Мои родители сами решили, что я уже достаточно взрослая для их любви.
Мой дедушка никогда мне не пел, но он рассказывал мне истории о послевоенном времени, о детстве моего отца, о том, как он познакомился с моей бабушкой. Истории часто повторялись, потому что со временем дед стал забывать, о чем он говорил совсем недавно, но говорил он со мной до самой своей смерти. Я никогда не была достаточно взрослой для бабушки и дедушки. Возможно, это было и из-за того, что дед умер, когда мне было тринадцать, а бабушка — когда мне было пятнадцать. Для них я так и не выросла.
Все чаще я вспоминаю о своем детстве, копаюсь в нем, словно я могла упустить что-то важное, словно там, в светлых длинных днях есть какое-то черное пятно, которое расширяется, как Черная дыра, затягивая в себя все мои воспоминания, всю меня. Мне не понадобилось много времени, чтобы понять, что это черное пятно — я сама. Что все происходящее лишь из-за меня, лишь из-за того, что мое детство не было светлым, что, на самом деле, в нем было слишком много одиночества и отречения, слез и обид, потому что я не знала, куда мне идти и к кому обращаться за помощью, потому что я все еще была ребенком, даже если сама старалась вести себя, как взрослая.
Мои родители бросили меня в глубокую воду, чтобы я научилась плавать, однако я все быстрее шла ко дну. И ни бабушка, ни дедушка не смогли меня спасти.
Неужели я уже утонула? Неужели мне позволили захлебнуться этой черной водой?
