Русский с ломаным французским

Двадцатая Глава

Мишель всегда думала, что все жуткие психиатрические больницы, которые показывают в фильмах ужасов: стены в жутких разводах, провисшие матрацы, затхлые простыни, тусклые коридоры, мерзкая еда и мёртвые глаза больных, при взгляде на которых твоим единственным желанием будет перерезать себе глотку — не более, чем вымысел. Для обычных "психов", несомненно, условия будут получше. Но вот для больных опасных для общества...
Короче говоря, она была благодарна просто за то, что её не отравили. Или же не убил кто-то из собратьев по несчастью.
Хотя мсье Кюри и делал попытки вызволить ее из этого жуткого места, но его власть не могла распространяться на жандармерию. Пару раз он приходил, долго беседовал с ней и очень часто ругался с врачами этой больницы. Первое время ей кололи бешеные дозы успокоительных. Она практически не просыпалась и дозу пришлось подправить. Медперсонал обращался к ней подчёркнуто нейтрально, но иногда она слышала, как они перешёптываются. Знать, что ты являешься объектом их сплетен, было не очень приятно. Спалось тут отвратно. И дело было не только в ужасном качестве её обители. Стены буквально смыкались вокруг неё, когда она засыпала. Ей снились кошмары — она снова и снова убивала Романова сотнью разных способов. Она колола его ножом, когда он спал. Подливала яд ему в кофе и смотрела, как он извивался в предсмертной агонии. Толкала его в пропасть, наблюдая, как он разбивается в ничто. Топила его в воде. Застреливала из винтовки, купаясь в брызгах его крови. И после любого убийства она подходила к зеркалу и смотрелась в него. И там была не Рейчел, а Мишель. Это было самым мучительным кошмаром.
И каждый раз... Каждый чертов раз просыпалась в поту и молила Бога, чтобы это не было правдой. Она хотела сбежать, укрыться в своём сладком коконе иллюзий, но понимала, насколько эгоистично это было. Ещё одной смерти она не может допустить. Просто не имеет права. Никогда больше она не станет жалкой трусихой, которой плевать на всех, кроме себя самой.
— Мишель? — скрипнула дверь её палаты, в проеме стоял медбрат в забавной шапочке.
— К тебе посетитель.
Он подошёл к ней, параллельно вытаскивая шприц с успокоительным.
— Фредерика? — удивилась Рансье, убирая руку, в которую он собирался вколоть препарат.
— Ты хочешь, чтобы я сделал это силой? — у Николаса делать уколы получалось из рук вон плохо. Хотя Мишель догадывалась, что ему нравилось делать болезненные уколы. Садист в стенах дурдома — святая классика. Ходили слухи, что тех пациенток, что совсем не соображали, что происходит вокруг них, он насиловал. Но никому не было до этого дела. Убийц тут не жалели. И Мишель знала, что однажды может стать кем-то из их числа. То, как он смотрел на неё, не оставляло ни единого шанса на сомнение.
Он хотел её.
Николас не ответил на её вопрос и грубо схватил за руку. От щипка пальцев останутся отметины, да и от его уколов тоже. Она прошипела что-то нецензурное, когда он наконец-то закончил процедуру. Позади него кто-то стоял, но Мишель не могла рассмотреть фигуру посетителя, пока до её носа не долетел знакомый запах парфюма. Николас, не оборачиваясь, произнес :
— Я подготовил её к Вашему приходу. Но все равно будьте внимательны, я за дверью. Крикнете или постучите.
— Ваша помощь нам не понадобится, — голос немного осипший и ослабевший, но мучительно знакомый.
Николас обернулся, позволяя Мишель лицезреть Романова в полный рост. Она жадно хваталась за каждую мелочь в его образе. Гладко выбритое лицо, усталый взгляд. Он был одет в черную водолазку и джинсы. И хотя Романов пытался спрятать последствия одного злополучного утра, несколько фиолетовых кровоподтеков едва заметно просматривались из-за высокого ворота.
— Я предупредил, — процедил Николас, удаляясь.
— Привет, — так буднично и привычно. Он присел на краешек койки, сцепил пальцы в замок.
Мишель отползла на несколько сантиметров — она не боялась Романова, просто ей слабо верилось, что это не сон.
— Как дела? — не дождавшись ответа, он продолжил:
— Кюри говорит, что ты вылечилась... Не было срывов.
— Ты жив, — Мишель сама не знала, что это было  — вопросом, утверждением или же мыслью, высказанной вслух.
— Да, я потерял много крови, но врачи успели спасти меня. Потом были некоторые осложнения. Я впал в кому. Пролежал несколько недель, и вот я, — он не проклинал, не кричал на неё, хотя Мишель казалось, что так было бы даже лучше. Романов говорил, словно это произошло не с ним. Перечисление сухих фактов без эмоций. Только линия челюсти проступила отчетливей, показывая его напряжение.

— Я не здорова, — она не смотрела на него, уперевшись взглядом в стену.
  — Я хочу, чтобы тебя перевели в больницу к Кюри. Полечишься... — цепким колким взглядом он впился в моё лицо. — Месяц... Думаю, что для гарантии твоего полного выздоровления будет достаточно.
Мишель ждала, что он скажет год и потому даже удивлённо посмотрела на него.
— После лечения я хочу уехать. Без разницы в Англию, Америку, Италию. Поучусь там, если ты не против.
— Подальше от меня? — цинично усмехнулся мужчина.
Девушка скупо кивнула, даже не взглянув на него.
— Разумно, — без эмоций ответил он.
Забавно, но Мишель надеялась, что он воспротивится, начнёт её переубеждать. Просто не захочет отпускать. Однако он с лёгкостью согласился.
И на душе стало совсем пусто.
— Поедешь в Италию. Поближе. Сниму тебе квартиру студию. Нормально отучишься.
Он кивнул сам себе. А голову Мишель начали опутывать оковы сна. Эффект от успокоительного медленно проявлялся.
Он резко встал с кровати, нервным жестом провел тыльной стороной ладони по волосам. Француженка встала напротив. Глаза Романова метнулись к ней. Она в мгновение почувствовала себя абсолютно голой. Это не была похоть. Его взгляд пронзал как рентген. Забирался в самую душу. Было жутко некомфортно под взглядом его ледяных глаз.
— Прости, — на выдохе произнесла она. И всем было ясно, к чему это слишком эмоциональное слово.
Романов поморщился.
— Оформлю выписку и вызову такси. А ты собирайся.

Через полтора месяца Мишель тащила чемоданы по оживленному вокзалу Марселя. Таксист услужливо помогал нести тяжёлый груз. Её поезд отбывал через двадцать минут. Романов задерживался на работе, но обещал приехать проводить. А Мишель особо и не надеялась. В последнее время она почти забыла, что означает нормальное человеческое общение и сомневалась, что может попрощаться как следует. И почему в сердце девушки так мучительно жгло предчувствие, что это будет их последняя встреча?
Проводник помог закинуть вещи в купе. Знакомая фигура показалась на перроне. Мишель, казалось, что она впервые за весь день вдохнула полной грудью. Чёрное пальто, чёрная водолазка, джинсы.
— Привет!
— Привет, Мишель.
Собственное полное имя из его уст резануло по ушам.
Равнодушный взгляд скользнул по её лицу.
Мишель рвано вдохнула, пытаясь угомонить бешено бьющеесе сердце. Оно почему-то отчаянно бунтовало.
— Что-то случилось на работе?
Романов смерил её таким взглядом своих холодных ледяных глаз, что француженка съежилась.
Не удостоив её ответом, он наклонился, коснулся своими губами её лба, шепнул что-то вроде "прощай" и ушёл. Полы его плаща зловеще развевались на ветру. Медленный удаляющийся шаг  забивал последний гвоздь в крышку её гроба.
Мишель почувствовала себя ребёнком, которого наградили прощальным поцелуем родители, что совсем отчаялись отправить свое чадо во взрослую жизнь.

Да и кем она, в сущности, была?

Несмышленым глупым ребенком, что вдруг подумал, что способен на взрослую любовь.