Гукюн

Не иди на свет. Оставайся в темноте. Оставайся со мной.

<i>— Может, откроешь его ладонь, — переминается с ноги на ногу, стоящий рядом со взрослым омегой мальчуган лет десяти.

— Не надо, — устало говорит, выдохшийся после долгого пути мужчина и опускается на пол. — Что бы ни было зажато в его руке, он держится за это изо всех сил, которые у него уже на исходе. Пусть это будет его мостиком в реальность, пусть, цепляясь за это, он вернётся в этот мир.</i>

Юнги хорошо. Нет ни холода, ни страха, ни боли. Он лежит в объятиях своего альфы на мягких подушках в их спальне, и слушает рассказы о его походах. Юнги дремлет под любимый голос, греется в его руках, и улыбается ползающему рядом с ними по кровати малышу. У него глаза отца, такие же чёрные и глубокие, такой же упрямый характер, и любовь к оружию, которое Гуук теперь прячет по углам, чтобы ребёнок не порезался. Счастливее Юнги себя никогда не чувствовал, такого уровня покоя никогда не достигал.

— Не бойся темноты, не беги от неё, не иди на свет, — поглаживает его волосы Гуук. — Оставайся со мной.

Юнги растерянно улыбается словам альфы, но улыбка застывает болезненной маской на лице, когда внезапно окна с громким стуком распахиваются, впуская внутрь завывающий холодный ветер, который тушит все фонари и покрывает стены их спальни льдом. Юнги сразу же тянется к малышу, к Гууку, но постель пустая. Он зовёт их, шарит в кромешной тьме по кровати, но кроме жуткого завывания хозяйничающего в спальне ветра и разлетающихся, как крылья чудовища из преисподней, штор — ничего. Юнги отвлекается на резкую боль в руке, подносит её к лицу, но всё равно ничего не видит. Боль такая, будто бы прямо посередине ладони кинжал проходит, будто бы он снова в Мирасе, лежит на полу дома своего покойного жениха под Дьяволом, прибившим его клинком к полу. Юнги не хочет обратно в то прошлое, он прогоняет его криками, трёт ладонь, чтобы она перестала болеть, и пачкается о липкую густую жидкость, обвивающую его запястье и расползающуюся по руке. Что-то падает на пол, бьётся о камень, и Юнги широко раскрыв глаза, просыпается.

— Папа! — с криком выбегает из дома наружу мальчик и подбегает к копающемуся в небольшом огороде омеге. — Он открыл глаза!

Мужчина сразу бросив нож, которым полол сорняки, бежит за мальчуганом в дом. Открыв глаза, Юнги первым делом смотрит на покрытый трещинами глиняный потолок. Это не потолок его спальни. Омеге кажется, что он проспал месяц, в голове туман, налитые свинцом веки с трудом удаётся держать открытыми, перед глазами плывёт, двигаться тяжело. Он пытается вспомнить, что произошло, и как он здесь оказался, но всё, что помнит последним — блеснувший в руках его убийцы кинжал. Юнги точно жив, потому что место, где он очнулся, не похоже ни на ад, ни на рай, о которых рассказывают старцы и которые описываются в рукописях. Он лежит на деревянной койке у стены, укрытый стеганным одеялом. В комнате ещё одна такая же койка, низкий столик, собранный явно плотником-самоучкой и заваленный склянками, масляная лампа и только одна дверь, и она, кажется, ведёт во двор. Услышав шаги снаружи, Юнги судорожно двигает рукой в поисках хоть какого-нибудь оружия, но вскрикивает от боли в плече, и только сейчас замечает, что грудь и плечо обмотаны.