Гукюн

Жди ее, и она не придет

С вином хорошо, пусть долго он так и не протянет. Вино заменяет собой отравленную разлукой кровь, размывает картинку реальности, позволяет Намджуну на смятых простынях его видеть, присутствие чувствовать. С вином того рокового дня не существует, он никогда не наступал. С каждым новым глотком Чимин к Намджуну ближе, и альфа кувшин из рук не выпускает. Сначала он видит размытые очертания омеги, который сконцентрировал в себе весь его мир, потом эти очертания приобретают более реальную форму. Намджун сквозь застилающую глаза дымку на него смотрит, за его приближением следит. Пропитанный алкогольными парами мозг подбрасывает жизненно необходимые ему сейчас картинки. Чимин садится на постель рядом, зарывается пальцами в белые волосы, поглаживает, нагнувшись, в лоб целует, Намджун в такие моменты, как дыра в его груди зарастает, чувствует.

Больше вина, потому что просыпаться смерти равно, потому что, возвращаясь в реальность, Намджун снова свой ад переживает, будто впервые новость об уходе омеги получает и по новой об неё разбивается. В этой спальне, где шторы уже которые сутки не раскрываются, Намджуну хорошо, если слово «хорошо» вообще применимо к тому, от кого осталась одна оболочка, сам альфа умер в ту ночь здесь же на полу, насквозь словами Чимина пронзённым. Намджун оплакивает не своего ребёнка, а потерянное с ним вместе будущее, ведь, пойдя на такой шаг, омега ему то, что никогда к нему не потянется, доказал. Намджун всегда знал, что Чимин его не любит, но сам в придуманную иллюзию, что ледники растают и у них всё получится, верил. Чимин же его лицом на мраморный пол швырнул, оставил корчиться, подбирая разбросанные вокруг осколки своей мечты, которые больше никогда вместе не собрать.

Намджун не понимает, чего от него хотят Гуук и Хосок, почему не дают ему побыть с Чимином в этом дурмане, дожидаясь своего часа, почему не видят, что самый сильный воин империи сломался. Он прошёл не одну войну, выжил после стрел и мечей, но кровоточит от слов, с которыми ему никогда не справиться. Теперь ещё и Юнги врывается, ломает придуманную реальность, где альфа вместо подушки Чимина обнимает, что-то о нападении говорит, о слабости, Намджун её и не отрицает. Он слаб, как никто, даже доказывать обратное не пытается. Он живёт его запахом, давно рассеявшимся, но всё еще в памяти хранимом, его улыбкой не ему, прикосновениями, самые нежные из которых он получил за пару минут до собственной смерти. Он не хочет никого видеть, не хочет выходить во внешний мир, он хочет остаться замурованным в этой комнате, где на постели с ним спал тот, у чьих ног бы альфа был готов умереть. Эту же комнату он хочет видеть своей гробницей, потому что она помнит все их моменты близости, редкую, пусть часто и вымученную улыбку Чимина, вынужденные, порой казавшиеся такими искренними прикосновения.