слёзы боли

любовь это навсегда

Пронизывающим взглядом, хочется вскочить, повиснуть на альфе, сказать, что это глупая шутка, и поцеловать. Вместо этого он распрямляет плечи и удобнее усаживается в кресле, вздергивает надменно подбородок. Виктор протягивает руку и надевает очки Юри, затем, немного подумав, взлохмачивает волосы, заставляя их торчать в разные стороны. — Вы опоздали, Кацуки Юри. Опаздываете даже на отработки? — Проспал, господин профессор, — ни один мускул не дергается на лице профессора, -но ведь это не страшно. Разом больше, разом меньше… Я вообще б на вашем месте радовался, что наконец-то пришёл. — Но вы не на моём месте, — уничижительный тон даётся как никогда легко, — и при таком отношении никогда не будете. Надеюсь, вам ясно? — Я исправлюсь. Под вашим чутким руководством. Не зря же я ваш любимый студент, профессор, — сапфировые глаза прожигают насквозь, заставляя кровь вспениваться греховным желанием. Юри быстро пробегает по губам языком и расстёгивает верхнюю пуговицу рубашки, ослабляя удушающий ворот. — Во мне много талантов. — Боюсь предположить каких. — Всяких, — уточняет Никифоров, — правда, не все они относятся к литературе. Но я силён в языках, знаете ли. — Ах!.. — сорвавшееся междометие удачно маскирует стон. — Надо же!.. Всегда подозревал в вас эти таланты! Интересно взглянуть, — Юри слегка елозит на кресле, чувствуя, как ткань джинс начинает намокать от выделяющийся обильно смазки. Внутренний омега скулит от желания, насыщая воздух комнаты острым ароматом желания. Так явственно, что Юри сам чувствует этот запах, что уж говорить про сидящего напротив альфу. — Х-хорошо проявите себя, глядишь и на лекции позволю не ходить… — Ну это вряд ли, — хмыкает Никифоров. — Вернитесь на землю, профессор. Вероятно, у Юри действительно помутился разум, раз он решился такое предложить. Но как сосредоточиться на разговоре, если единственное желание — запустить руку в брюки поласкать себя? Возможно, если он сделает это незаметно… — Так… Нужно учиться, да… — Юри аккуратно расстегивает ширинку, стараясь заглушить создаваемый молнией шум голосом. — Да!.. И… на лекции, конечно, тоже… Расскажете стихотворение? — Стихотворение? — изумляется Никифоров. — Я… — Пожалуйста! — перебивает Кацуки. — Мне нужно… Для отработки. Прошу… Несколько секунд ничего не происходит, но вот Никифоров глубоко вдыхает и начинает декламировать: Заметался пожар голубой, Позабылись родимые дали. В первый раз я запел про любовь, В первый раз отрекаюсь скандалить. Чудесно! Юри даже глаза прикрывает от избытка чувств, когда пальцы проникают под ткань боксёров и сжимаются на стоящем члене. Хотелось бы как настоящему омеге проникнуть внутрь, но слишком уж это немыслимо сделать незаметно перед Никифоровым. Юри плотнее сжимает пальцы и начинает неприметно водить рукой, благо естественной смазки хватает с лихвой. Мне бы только смотреть на тебя, Видеть глаз злато-карий омут, И чтоб, прошлое не любя, Ты уйти не смог к другому. Голос Никифорова зычный и хриплый, дрожащий от сдерживаемых эмоций. Юри готов поклясться, что ещё никто так не читал стихи. Как у него вообще получается что-либо говорить сейчас? Не зря, видно, профессора дали… — Боже!.. — не сдержавшись вскрикивает Юри и ударяет рукой по столу. — Это… так… прекрасно! Люблю стихи… — Есенина, Юри, Есенина, — подсказывает Никифоров. — Вот уж не видел, чтоб на его стихи дрочили. Умеешь удивить! — Может, это не на его стихи. Может… это на альфу, сидящего здесь… — Иди ко мне, малыш. Мягкий, вкрадчивый голос подобен зову сирены. Манящий и неотвратимый он влечёт за собой, проникая прямо под кожу, к сердцу. И не воспротивиться, и не отступить. Медленно, шаг за шагом, Юри подходит. Комната плывёт и качается в мареве желания, и чтобы себя заземлить Юри хватается за широкие плечи альфы. — В-витя… — стоном слетает с искусанных губ. — Ты нужен мне! Виктора не приходится просить дважды. Юри даже не успевает заметить, как Виктор стягивает с него одежду, целует, прикусывая тонкую кожу, словно помечая. Прохладный воздух касается разгорячённой желанием кожи и это до безумия заводит. Юри нравится стоять здесь абсолютно голым, дрожащим от вожделения, истекающим природной смазкой, что щедро льётся по бедрам, перед одетым профессором. Так греховно!.. — Профессор… — стонет Юри, когда Никифоров разворачивает его и нагибает над столешницей собственного стола. — А-ах!.. Так… хочу твой член… Никифоров входит в него пальцами, заставляя взвизгнуть и откинуться назад, в попытке прижаться ближе. — Хочешь мой член? — пальцы проникают глубже, массируя и растягивая. — Давай… скажи мне как ты его хочешь… мм… Виктор ласкает и голосом и пальцами. Юри плавиться от этих ласк, тает, подобно свечному воску, словно всё тело — один сплошной нерв. Как ни коснёшься — вспышка вожделения в паху. Виктор пробегает пальцами вдоль позвоночника, и Юри чуть не теряет связь с реальностью. — Хочу… хочу, чтоб ты меня трахал… Хочу тебя в себе… Ви-ить!.. — Никифоров изменяет чуть положение кисти. Немного, но этого хватает Юри. — А-ах!.. Блять!.. Да!.

Белые полосы спермы украшают глянец стола. — Мм… Малыш кончил? — замечает Никифоров. — Как плохо, не дождался своего альфы. Но это ведь только начало, малыш, да? Давай, раскрой мне себя. Задыхающийся, измазанный спермой и со слезами на глазах, Юри чувствует, как Никифоров входит в него. — Как тебе это, малыш? Большой член альфы… Ты ведь такой хотел… Всё для тебя, золотце… И Юри не может не согласиться. Тело ещё горит от предшествующего оргазма, но то, что с ним делает Виктор… Так чудесно, что Юри лишь может скулить в ответ от наслаждения, не просите связных слов — не ответит… Виктор так чудесно наполняет и растягивает его, что Юри может лишь бесстыдно стонать, давая фору первоклассной шлюхе. Каждое движение, каждая фрикция отзывается в теле похотливой волной наслаждения, неудержимой и всеобъемлющей. Раз за разом, удар за ударом… Альфа стонет за его спиной, что-то бормочет по-русски и срывается на бешеный ритм ударов. Нет больше ласк и нежных поцелуев в шею, есть только два охваченных желанием тела, сгорающих в общем пламени похоти и вожделения. Стоны, хрипы и отметки на теле… — Боже! Юри!.. — Никифоров вонзается пальцами в нежную плоть бедер. — Я… сейчас… Когда узел альфы растягивает Юри, замыкая их в замок, мир вспыхивает звездами. Яркими первозданными галактиками и узорчатой тьмой повисает на кончиках дрожащих ресниц, чтобы стечь по лицу не затуманенными слезами искристого счастья. — Люблю!.. — выдыхает Юри. — Люблю… Так люблю тебя, Вить… — Знаю, — просто отзывается Никифоров. Затем нежно заправляет темную прядь за ухо и целует в нежный висок. — Знаю, любимый! И я тебя люблю, сердце ты моё баламутное